Мой ангел-хранитель либо вечно пьян, либо просто впал в кому. Иначе как, как он мог допустить такое? Как мог не увидеть, не угадать, не предотвратить? Почему так случилось? Хотя… ведь я жива — а это значит, что мой ангел все же оказался в нужном месте в нужное время. Но вот честное слово, я с удовольствием поменялась бы местами с мамой или с мужем. А еще лучше — с обоими сразу…

Я просыпаюсь от собственного крика и боли в голове. Даже не понимаю, что сильнее — страх, вырвавший меня из объятий сна, или боль, раздирающая виски. Оглядываю комнату и понимаю — нет, ничего не изменилось: та же пыль, те же разбросанные вещи, те же пустые кофейные чашки. Ничего не поменялось, все точно так же, как вчера, позавчера, неделю назад, месяц… Сегодня ровно сорок дней, и мне пора бы встать и начать собираться — скоро приедет Инка, моя единственная подруга, и мы поедем на кладбище.

Я бреду к зеркалу. Тоже без изменений — всклокоченные волосы, синяки под глазами, правая бровь сбрита — там свежий шрам, тонкий, едва затянувшийся розовой кожей. Это единственное, что осталось у меня на память об аварии. У меня — шрам, а мамы и Олега больше нет.

Инка ворвалась как сквозняк, принеся с собой свежесть июльского утра, букет тигровых лилий и аромат «Armani Diamonds». Даже такую обыденную процедуру, как свое появление где-либо, Инка умеет превратить в карнавальное шествие или мини-спектакль. Инка — актриса нашего местного театра, «прима», по здешним меркам. Красивая, яркая, рыжеволосая, с идеальным макияжем и прической, моя подруга везде и всюду привыкла быть королевой. Правда, личная жизнь не складывается — мужчины, привлеченные броской Инкиной внешностью, как бабочки — огнем лампы на вечерней веранде, очень быстро понимают, что не смогут справиться с темпераментом и запросами капризной красотки. В результате Инка в свои тридцать все еще одна.

— Ника, ну что ты? Еще не готова? — восклицает она, оглядывая мой халат и тапочки.

Я понуро бреду в ванную, предложив Инке самой сварить себе кофе. Моя подруга — единственный, пожалуй, человек, который никак не хочет признавать имя, которым меня с маминой подачи называют абсолютно все. Для окружающих я — Нюша, хотя полное мое имя, как ни странно, Вероника. Но мама с самого рождения звала меня только Нюшей, а вслед за ней и друзья, и муж. Только для Инки я Ника с первых дней знакомства — я думаю, просто из чувства протеста.

— Ник, ты бы поторопилась! — снова напомнила Инка из кухни, и я со вздохом встала под душ.

— Долго ты собираешься себя гробить? — поинтересовалась она позже, когда мы пили кофе и ели хрустящие гренки с абрикосовым джемом — все это проворная подружка успела изобразить за время моего утреннего туалета.

— Гробить? — машинально переспросила я, вяло помешивая ложечкой коричневую жидкость в фарфоровой чашке. Сама я никогда не пью из них кофе по утрам, но Инка настойчиво достает этот сервиз из шкафа всякий раз, когда ей доводится хозяйничать на моей кухне. Тяга к прекрасному, знаете ли…

— Гробить, Никуся. Отпуск у тебя закончился, так ты еще без содержания выпросила — может, хватит? Среди людей-то легче будет.

Отпуск, будь он неладен… Именно этот самый отпуск, который я решила провести с мамой и Олегом в нашем местном санатории на лечебных озерах, в один миг лишил меня двух самых родных людей. Если бы я не придумала эту поездку за пятьдесят километров от санатория! К чему мне сдалось это суперсоленое озеро, в которое я из природной брезгливости даже ногу бы не окунула?!

Я работаю в салоне красоты администратором, чего-чего, а людей предостаточно, но сейчас я меньше всего нуждаюсь в их обществе — неужели Инка этого не понимает? А она продолжает, держа двумя пальцами гренку и пытаясь еще и помаду не смазать, откусывая:

— Ника, я все понимаю — Олег был прекрасным человеком, идеальным мужем и все такое. Мама опять же… Ты ведь знаешь — я любила Галину Петровну, очень уважала… Но, Ника, даже они сказали бы тебе то же самое: нельзя сидеть в одиночестве и хоронить себя.

Нет, она все-таки не понимает… Да и как одинокая женщина может понять меня, прожившую с мужем десять лет! Инка никогда не была замужем и не знает, что это такое — лишиться своей половинки.

Однако Инка и сама догадалась, что переборщила, а потому подошла ко мне, обняла и пробормотала куда-то мне в волосы:

— Никусь… ну не надо… пойдем, я помогу тебе собраться.

Она утащила меня в комнату, принялась колдовать над волосами, даже макияж сделала, но я только равнодушно бросила взгляд в зеркало и не выразила никаких эмоций. Да, руки у Инки золотые, из моих длинных тяжелых волос соломенного цвета она ухитрилась соорудить сказочного вида прическу, умело подвела глаза, даже синяки замаскировала так, словно их и в помине нет. Но что с того? Разве двум могильным холмикам не все равно, как я выгляжу?

Инка уже сидела в машине, а я задержалась у могилы Олега, чтобы поправить сползшие венки, когда сзади вдруг услышала мужской голос:

— Так это ты, значит, потерпевшая будешь?

Я разогнулась и резво отскочила за деревянный крест. Передо мною стояли двое мужчин с такими рожами, что создатели голливудских фильмов про монстров зарыдали бы от восторга. Один из незнакомцев, тот, который, наверное, и задал вопрос, оказался маленького роста, но с такими громадными бицепсами, что голова казалась неправдоподобно крошечной. Кожаная куртка едва не лопалась на плечах. Второй, словно в насмешку, оказался худым, высоченным, каким-то белесым, будто вылинявшим. Кошмарная парочка…