— Как это — нет ничего? Мы же когда-то ездили целой компанией из Риги в его поместье. Помещик был, куда там! И уже ничего не осталось?

— Почему ж, осталось, лоскут резины с рессор, чтоб галоши сшить! Ха, ха, ха, славная шутка! — И Леон опять хлопнул Морица по колену.

— Что ж он сделал со своими поместьями? Тогда их оценивали не менее чем в двести тысяч.

— А теперь, как он сам оценивает, у него сто тысяч долгу, и это еще он скромничает.

— Да Бог с ним! Выпьешь чего-нибудь?

— Неплохо бы перед театром.

— Кельнер! Коньяку, икры, бифштекс по-татарски, портер натуральный! Живо!

— Бум-Бум, иди-ка к нам! — позвал Леон.

— Как поживаете, как здоровьечко, как делишки? — залепетал тот, пожимая Леону руку.

— Спасибо, все хорошо. Специально для вас привез кое-что из Одессы. — Леон достал из бумажника порнографическую открытку и дал ее актеру.

Бум-Бум обеими руками поправил пенсне, взял открытку и с наслаждением углубился в разглядывание. Лицо его покраснело, он щелкал языком, облизывал синие, отвислые губы и весь прямо трясся от удовольствия.

— Чудесно, чудесно! Неслыханно! — восклицал он, затем потащился показывать открытку всем вокруг.

— Свинья, — с досадой буркнул Мориц.

— Любит красивое, ведь он знаток…

— А ты-то не познакомился ли опять с какой-нибудь там? — спросил Мориц с легкой иронией.

— Постой-ка! — Леон щелкнул пальцами, потом хлопнул Морица по колену и, усмехаясь, вытащил из бумажника, из пачки счетов и расписок, фотографию женщины.

— Ну как? Хороша? — спросил он, прищурив глаза с величайшим самодовольством.

— О да.

— Еще бы! Я сразу подумал, что тебе понравится. Француженка, вот как!

— Скорее похожа на голландскую… корову.

— Что за чепуха! Это дорогая штучка, сотенную даешь просто так.

— Я дал бы пять сотенных, чтоб ее за дверь вышвырнуть.

— Ну, ты всегда… уж не скажу, какой.

— А у тебя вкусы коммивояжера. Откуда такая корова, где ты с ней познакомился?

— А я в Нижнем чуточку покутил с купцами, вот они под конец и говорят: «Пойдем, пан Леон, в кафе-концерт!» Пошли. Ну, там водка, коньяк, шампанское пили чуть не из бочки, а потом слушали пенье, она певица — так я…

— Погоди, я через минутку вернусь! — перебил его Мориц и поспешил к толстому немцу, который вошел в ресторан и оглядывал зал.

— Гут морген, пан Мюллер!

— Морген! Как поживаете, пан? — небрежно ответил немец, продолжая озираться.

— Вы кого-то ищете? Не могу ли я быть вам полезен? — не отставал Мориц.

— Я ищу пана Боровецкого, только ради этого и пришел.

— Он сейчас будет, я как раз жду его. Не присядете ли за наш столик? Мой приятель, Леон Кон! — представил Леона Мориц.

— Мюллер! — слегка высокомерно произнес немец, присаживаясь к ним.

— Ну кто ж вас не знает! Каждый ребенок в Лодзи знает эту фамилию! — быстро заговорил Леон, поспешно застегиваясь и освобождая место на диванчике.

Мюллер снисходительно улыбнулся и посмотрел на дверь — как раз появился Боровецкий с друзьями, но, завидев Мюллера, оставил друзей на пороге и с шляпой в руке направился к этому ситцевому королю, при появлении которого в кабачке стало тихо и все с ненавистью, завистью и злобой уставились на него.

— А я ждал вас, — начал Мюллер. — Есть дело.

Кивнув Морицу и Леону и улыбнувшись остальным, он обнял Боровецкого за талию и вместе с ним вышел из кабачка.

— Я звонил на фабрику, но мне ответили, что вы сегодня ушли пораньше.

— Теперь я об этом сожалею, — вежливо ответил Боровецкий.

— Я даже написал вам, написал собственноручно, — прибавил Мюллер с апломбом, хотя в городе было известно, что он едва умел подписаться.

— Письма я не получил, потому что еще не заходил домой.

— Я писал о том, о чем когда-то уже вам говорил. Я, пан Боровецкий, человек простой, потому еще раз скажу попросту: даю вам на тысячу рублей больше, переходите ко мне.

— Бухольц дал бы мне на две тысячи больше, только бы я остался, — холодно возразил Боровецкий.

— Дам вам три, ну даю четыре! Слышите? На четыре тысячи больше, то есть четырнадцать тысяч в год, деньги немалые!

— Весьма вам благодарен, но я не могу принять ваше заманчивое предложение.