Денис, нетерпеливо дожидавшийся момента, когда выбравшиеся наружу пилот и бортинженер соорудят переход в американский корабль, заинтересовался фразой.

— Что — «если»? Колись, озвучивай свою сумасшедшую идею.

— Если только мы не используем Рога.

Денис изумлённо воззрился на Глинича.

— Каким образом?!

— Рога перебросили китайский корабль сюда.

— Вон он, недалеко уже, скоро пристыкуемся. Хотя живы ли тайконавты — неизвестно.

— Что с ними сделается? Они саранчу едят, и ничего. Так вот, если Рога легко перебросили китайскую «волшебную лодку» сюда, за миллиарды километров от места встречи, почему бы им не перебросить Солнце? С планетами, разумеется?

— Бред! Сравни себя и микроб, Солнце и корабль! Какую мощь надо иметь, чтобы перебросить Солнце Массой в триллионы триллионов тонн!

— Какая разница? Важен способ, а не мощь. Время ещё есть, вернёмся к Рогам, разберёмся в механизме переброса. В крайнем случае скормим дыре какую-нибудь крайнюю планету Системы, пусть подавится.

— Ну ты и сказочник!

— Ты против?

Денис не сразу нашёлся, что ответить.

— Да ради бога, всё, что угодно, лишь бы сработало!

— Командир, выходи, — послышался в шлемофоне голос Абдулова. — Переход готов, мы покараулим, проверь герметизацию.

Денис вылез из ложемента, добрался до люка переходного отсека, перехватывая ручки на стенах коридора, открыл люк.

Зашипело, но слабо, воздух из отсека просто вышел в стыковочный хобот, установленный космонавтами.

В свете нашлемного фонаря стал виден люк американского корабля. Он отошёл на рычагах назад, показалась фигура в зеркально бликующем скафандре. Сердце подсказало, что это Кэтрин.

Денис оттолкнулся ногой от края люка, пролетел в невесомости два метра и столкнулся с американским астронавтом.

Со щелчком включилась рация:

— Давление почти в норме, командир.

Денис в два движения откинул шлем.

Человек перед ним сделал то же самое.

— Дэн?! — прошептала Кэтрин.

— Я, — сказал жестяным голосом Денис, жадно вглядываясь в лицо женщины. — Почему не сообщила, что тебя послали в разведку?!

— А что, это так важно? — сухо ответила она.

— А если бы мы не успели?!

— Но ведь успели же?

Денис открыл рот, собираясь продолжать в том же духе, но вовремя вспомнил афоризм: перед ссорой с женой мужчина должен задать себе вопрос — чего он хочет больше: быть правым или быть счастливым?

Губы сами собой сложились в улыбку.

— Что смешного? — ещё суше спросила Кэтрин.

— Ничего, — ответил он весело, — я просто хочу быть счастливым. Не будешь возражать? Я люблю тебя, Катя!

А вы говорите — любовь зла…

Льва Николаевича во сне каждую ночь преследовал кто-то незнакомый: выпрыгивал из-за деревьев, выскакивал из кустов, находил и в шкафах, и на полатях крестьянских домов. Находил, вытаскивал, приставлял ко лбу или затылку ствол громадного револьвера, и только в самый последний момент что-то мешало этому неизвестному произвести выстрел.

Граф и кричал, и звал на помощь — только никто не приходил, разве что какой-то господин лет сорока с бородкой и лысиной кричал с легкой картавинкой, чтоб не трогали писателя, и называл его отчего-то зеркалом. Да и не Толстого он вовсе защищал, как оказалось, а того самого неизвестного, который был вовсе не неизвестный, а неизвестная.

Баба с револьвером терроризировала великого писателя, будто не достаточно того, что Софья Андреевна целыми днями выматывала его нервы по поводу собственности и авторских прав на все написанное за жизнь.

Лев Толстой пытался спросить у бабы, кто она такая, отчего преследует его так жестоко, но не успевал, просыпался в холодном поту да слезах, маялся целый день только для того, чтобы мучиться ночью.

Потом одновременно случилось два события. Вообще-то, событий было три, но о третьем граф не знал. А вот первые два случились с ним в один и тот же день. Вернее, одно случилось ночью, а второе — сразу после пробуждения, утром следующего дня.

Значит, ночью к графу пришел покойный Антон Павлович. Пришел в своем обычном в летнюю пору светлом костюме, в пенсне своем знаменитом, присел в головах, как принято у врачей, взял Льва Николаевича за руку, посчитал пульс, покачал головой и сказал тихо, без насмешки:

— А помнишь, Лева, я тебе говорил? Ведь говорил же про Анну Каренину, про дочку ее, что если она решит тебя убить, то сделает это непременно. Говорил?

— Говорил? — переспросил великий писатель и тут же сам вспомнил, что действительно, как-то предупреждал его Антон Павлович. — Говорил…

— Вот она и решила, — сказал Антон Павлович. — Ты только подожди немного, совсем чуть-чуть.

Лев Николаевич проснулся, а тут как раз ему и письмо принесли. Большой такой конверт. И, как назло, накануне очередная размолвка вышла у графа с супругой — отказалась она мужниной почтой заниматься, а то никогда не пропустила бы к великому писателю столь страшной эпистолы.