— Д-д-давай первая! — срывающимся шепотом потребовал Сергей, заметив мои колебания.

Эх, неизвестно, выпадет ли еще такая оказия. Да и непонятно, когда вообще будет возможен следующий вояж в прошлое: ведь сейчас техники начнут долго и нудно проверять и перепроверять аппаратуру, выискивая причину ошибочного выхода… «Эх!» — еще раз огорченно вздохнула я и нажала на браслете кнопку экстренной эвакуации. Зажмурилась, ожидая: говорят принудительное возвращение — штука не из приятных; слишком большой стресс для организма. Секунда, две, три и… ничего! Я открыла глаза и подняла удивленный взор на Сергея. Он бесцеремонно схватил меня за руку. От его усилий надавить на кнопку браслет больно врезался в запястье, но реакция снова оказалась нулевой.

— Системный сбой! — Он выпустил мою руку и принялся лихорадочно набивать цепь команд на своем браслете руководителя группы. — Попробуем через оператора…

Серега был бледен, и казалось, что даже его пухленький нос заострился. Вот ведь мужчины! Слабовато у них все-таки со стрессоустойчивостью. Я же не впадаю в панику. Хотя… Хотя он ведь тоже не в панике. Просто он изо всех сил старается вытащить из нештатной ситуации нас обоих.

— Господи! — пробормотал он в этот момент, будто отвечая на мои мысли. — И я умудрился втянуть в это тебя…

Неожиданно послышались голоса — откуда-то позади нас приближались люди. Недолго думая, я пихнула сосредоточенного на браслете Серегу в открытую дверь соседней комнаты. Мысль о том, что там тоже может кто-нибудь быть, пришла с опозданием. К счастью, небольшое помещение размером примерно пять на семь метров оказалось пустым: ни людей, ни мебели. Белые стены, зарешеченное окно, за которым тьма, — видимо, сейчас ночь, и еще одна полуоткрытая дверь.

Люди приближались, и по звукам шагов, по производимому шуму было понятно, что их довольно много. Деваться было некуда, и потому мы просто нырнули во вторую дверь. И оказались в темной тесной кладовке. В неярком свете, падающем из соседней комнаты, было видно, что она заполнена коробками, тюками, какой-то рухлядью. Небольшое окно утыкалось в глухой забор, но решетка на нем ясно давала понять, что выбраться на улицу не удастся.

— Куда?! — заметалась я.

— Тихо! — шепотом одернул меня Сергей, одновременно прикрывая дверь. — Сигнал ушел, нас запеленгуют и выдернут обратно. — Это звучало бы очень хорошо, если бы он не добавил: — Надеюсь.

— А если люди пойдут сюда?!

— Тогда воспользуемся этим. — Серега хладнокровно вытащил парализатор.

И тут нам пришлось резко замолчать, так как в соседнюю комнату начали входить люди. Оставаясь невидимой для них в темной кладовке, я жадно разглядывала людей прошлого сквозь небольшую щель, оставшуюся между косяком и закрытой дверью.

Первым вошел мужчина, несущий на руках довольно взрослого мальчика. «Инвалид? Болеет?» Следующей вошла женщина с властным лицом. За ней девочка-подросток. Потом одна за другой еще три девушки, каждая чуть постарше другой. Маленькая комната, заполняясь, стала казаться еще меньше. Еще девушка. Мужчина. Еще один. Входя, каждый недоуменно озирался, будто пытаясь понять, куда он попал. Последним через порог шагнул человек с уверенным взглядом, и по тому, как он держался, сразу стало ясно, кто здесь хозяин положения.

— Даже нет стульев! — возмутилась, вошедшая одной из первых женщина. — Как мы будем здесь ждать?

— Принесут, — уверенно сообщил мужчина, шагнул обратно за порог, отдавая соответствующее приказание.

И вот именно в этот момент, когда был задан вопрос про стулья, на меня вдруг обрушилось понимание: Ипатьевский дом… расстрел царской семьи и их приближенных… А вышедший человек — Юровский, тюремщик и палач Романовых. Боже, как нас угораздило оказаться именно здесь?!

Передо мной ярко встали строчки учебника: «Расстрел был назначен на двенадцать ночи, но на полтора часа опоздал грузовик для вывоза трупов. Успевших уснуть людей пришлось будить, и еще минут тридцать-сорок они одевались и собирались. Им сказали, что в городе неспокойно и нужно спуститься вниз. Полуподвальную комнату выбрали для расстрела заранее и потому из нее вынесли всю мебель». Сейчас по требованию Александры Федоровны принесут стулья, потом Юровский сообщит о расстреле и… И что?! Все произойдет у нас на глазах?! И мы будем просто смотреть?!

Я в отчаянии обернулась к Сергею, но он, тоже все поняв, замотал головой, беззвучно произнося:

— Нельзя!!!

Я отвернулась, сжала зубы, вцепилась в косяк двери так, что побелели пальцы: нельзя! Все, что мы видим, уже история. Все это уже случилось. Нельзя ничего менять! Но… Но как же так?! Быть рядом, знать, что будет, иметь возможность спасти и не сделать этого?! Ведь это же люди, живые люди, которые пока еще есть, а через несколько мгновений их уже не будет. Всех. И четырнадцатилетного Алексея с его болячками. И решительной Ольги, и красавицы Татьяны. И Марии. И хохотушки Анастасии, которая сейчас стоит почти рядом со мной. Совсем еще девчонка, несмотря на свои месяц назад исполнившиеся семнадцать. Не родись она в царской семье, прожила бы длинную жизнь. Стала бы актрисой, может быть, даже известной — у нее были… ох, есть способности. Но — вот ведь судьба — все для нее закончится сейчас и здесь, в этой комнате.

Внесли три стула. Николай II осторожно усадил сына, дождался, пока сядет жена, и аккуратно присел сам. Остальные остались стоять. Анастасия прижалась к плечу матери, пальцы крепко вцепились в изогнутую спинку стула.

— Мы собрали вас здесь, чтобы сказать… — заговорил Юровский. За его спиной — частично в комнате, а частично в коридоре, так как не хватало места, столпилась красноармейцы — расстрельная команда. Конец приближался. Сейчас будет сказано последнее слово, и начнется бойня — деваться в малюсеньком помещении жертвам некуда. Я стиснула зубы и зажмурила глаза.