«Я не литераторъ», — говорилъ онъ — «я человкъ изъ простаго народа, я — заключительная точка длинныхъ темныхъ линій мужиковъ и моряковъ. Я наслаждаюсь ихъ запасами мышленія; я очень признателенъ этимъ бднымъ людямъ, доставившимъ мн своею умственною воздержностію такія живыя наслажденія».

«Вотъ гд тайна нашей молодости (Ренанъ разуметъ вообще бретонцевъ). Мы располагаемъ еще жить, въ то время когда столько людей говорятъ лишь объ умираніи. Людское племя, на которое мы всего боле похожи и которое всего лучше понимаетъ насъ, это — славяне; ибо они находятся въ положеніи подобномъ нашему; они въ одно время и новы въ жизни, и древни по своему существованію».

«Ничего нельзя понять въ человчеств, если держаться взглядовъ узкаго индивидуализма. Что есть въ~ насъ лучшаго, — иметъ свой источникъ раньше насъ».

«Племя приноситъ свой цвтъ, когда оно выходитъ изъ забвенія. Блестящія умственныя развитія возникаютъ изъ обширной области безсознательнаго, мн хочется почти сказать, — изъ обширныхъ хранилищъ невжества. Не опасайтесь, что я стану васъ приглашать къ воздлыванію травы, которая очень хорошо разрастается и безъ всякаго ухода; несмотря на общее и обязательное обученіе, всегда будетъ довольно невжества. Но я сталъ бы бояться за человчество въ тотъ день, когда свтъ проникъ бы во вс его слои. Откуда тогда явился бы геній, который почти всегда есть результатъ долгаго предшествовавшаго сна? Откуда явились бы инстинктивныя чувства, храбрость, которая столь существенно есть дло наслдственное, благородная любовь, не имющая никакой связи съ размышленіемъ, вс эти мысли не отдающія сами себ никакого отчета, которыя живутъ въ насъ помимо насъ и составляютъ лучшую часть наслдія всякаго племени и всякой націи?» [5] .

Вотъ прекрасныя слова въ защиту и объясненіе того своеобразія, которое свойственно различнымъ народамъ и составляетъ ихъ силу.

Ренанъ думаетъ, что пока народъ не выступаетъ въ жизнь, пока онъ спитъ, въ немъ совершается накопленіе силъ, дающее ему такую богатырскую свжесть и мощь когда онъ проснется. Интересно, что Ренанъ сближаетъ тутъ славянское племя съ племенемъ кельтическимъ, однимъ изъ представителей котораго считаетъ самого себя.

Недавно мною приведены были слова Ренана о «славянскомъ пессимизм», объ «умственной суровости» въ пониманіи религіозныхъ вопросовъ [6] . Эта черта славянъ, очевидно, была для него твердо и ясно установленною. Онъ называлъ насъ «печальнымъ племенемъ». Именно, въ 1888 году, говоря рчь въ «Союз для распространенія французскаго языка»,и выставляя всю благодтельность этого распространенія, онъ полушутя доказывалъ, что французскій языкъ противодйствуетъ всякому фанатизму, а потомъ продолжалъ такъ: «Кром фанатическихъ племенъ, существуютъ еще племена печальныя: ихъ тоже научите по французски. Я имю въ виду при этомъ въ особенности нашихъ несчастныхъ братьевъ, славянъ. Они столько страдали въ теченіе вковъ, что больше всего нужно мшать имъ любить ничтожество. французскій языкъ и французское вино могли бы въ этомъ случа съиграть нкоторую гуманитарную роль, и пр.

Ренанъ, говоря вообще о печальныхъ племенахъ, безъ сомннія, кром славянъ, разумлъ племя кельтическое. Это сближеніе кельтовъ со славянами по ихъ внутреннему духовному строю можно было бы обстоятельно пояснить и подтвердить на основаніи писаній Ренана. Онъ ничего не писалъ о славянахъ, но на кельтахъ онъ не разъ останавливался съ великой любовью. Сюда относится его удивительная статья: „Поэзія кельтическихъ племенъ“ (въ Essais de morale et de critique), а также первыя главы книги „Souvenirs d'enfance et de jeunesse“ и разсказъ „Emma Kosilis“ (въ Feuilles d'etach'ees).

Душевный складъ кельтовъ изображается Ренаномъ съ большою тонкостію и опредленностію, и мы невольно узнаемъ въ немъ родственныя себ черты. Онъ выводитъ этотъ складъ изъ многовковаго уединенія кельтическихъ племенъ, заставившаго ихъ сосредоточиваться въ себ, жить лишь тмъ, что было въ нихъ самихъ. Такъ и мы, русскіе, долго были отрзаны отъ Европы и предоставлены самимъ себ въ духовномъ развитіи. Приведемъ три-четыре характерныхъ свойства, которыя Ренанъ приписываетъ кельтамъ.

„Это племя не довряетъ иностранцу, потому что видитъ въ немъ существо боле утонченное, могущее употребить во зло его простоту. Равнодушное къ удивленію другихъ, оно проситъ только одного, чтобы его оставили жить у себя дома. Это по преимуществу — племя домашнее, созданное для семьи и радостей семейнаго очага. Нтъ другаго племени, въ которомъ бы узы крови были такъ крпки, порождали бы столько обязанностей, привязывали бы человка къ себ подобнымъ въ такихъ размрахъ и такъ глубоко- Всякое общественое учрежденіе кельтическихъ народовъ было въ начал лишь расширеніемъ семьи“.

Въ этомъ племени сложился особенный взглядъ на жизнь вообще.

„Жизнь для этихъ народовъ не есть личное похожденіе, въ которое каждый пускается на свой рискъ, на свое горе и радость; нтъ, это — звено нкотораго преданія, это — даръ, переданный и полученный, уплачиваемый долгъ и исполняемая обязанность“.

Отсюда — упорный консерватизмъ и отсутствіе подвижности.

„Это племя послднее отстаивало свою религіозную независимость отъ Рима, и оно стало самою твердою опорою католицизма; во Франціи оно послднее защищало свою политическую независимость отъ короля, и оно же явило міру послднихъ роялистовъ“.

„Жизнь является имъ какъ нкоторое твердое условіе, которое измнить не во власти человка. Мало одаренные иниціативой, слишкомъ расположенные смотрть на себя, какъ на низшихъ и опекаемыхъ, они легко приходятъ къ фатализму и самоотреченію“.

„Отсюда происходитъ“, — продолжаетъ Ренанъ, „грусть этого племени“. Его псни большею частью печальны, и Ренанъ едва можетъ найти слова, чтобы изобразить всю „прелестную унылость этихъ народныхъ мелодій“.

Въ кельтическомъ склад чувствъ онъ вообще находитъ великія достоинства.

„Съ потребностью сосредоточенія въ себ, въ кельтическомъ племени тсно связана та безконечная тонкость чувства, которая характеристична для этого племени. Натуры мало расположенныя къ изліяніямъ — почти всегда суть натуры чувствующія съ наибольшею глубиною; ибо чмъ глубже чувство, тмъ меньше оно стремится выразиться. Отсюда (въ поэзіи кельтовъ) эта прелестная стыдливость, что-то прикрытое, сдержанное, изящное, равно удаленное и отъ реторики чувства, столь знакомой латинскимъ расамъ, и отъ сознательной наивности Германіи. Вншняя сдержанность кельтическихъ народовъ, которую часто принимаютъ за холодность, зависитъ отъ той внутренней робости, вслдствіе которой они думаютъ, что чувство теряетъ половину своей цны, когда оно высказано, и что сердце не должно имть другаго зрителя, кром самого себя“.