Князь озадаченно свел брови.

— О чем это вы, сударыня?

— О чем?! — снова взвилась от ревности Анжель, явственно вообразив его в том волнистом водоеме с Варварой или еще какой-нибудь красавицей. — Даже если и сражаются русские доблестно, то вы ведь тут ни при чем. Вы кровь свою не льете. Отсиживаетесь в тихой, безопасной глуши. Решительно чудом спасся этот милый уголок — логово трусливого и похотливого русского медведя!

Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, с ненавистью глядя на Анжель, сжимая в руках изувеченный нож, словно готовясь запечатать им оскорбившие его уста.

Матрена Тимофеевна тоже вскочила и умоляюще простерла руки:

— Голубчик, охолонись! Родненький, помилосердствуй! Она в сердцах, она не со зла!

— Со зла! — запальчиво выкрикнула Анжель, успев мимолетно изумиться: оказывается, дворня этого барина изрядно знает по-французски. Ревнивый лакей — куда он, кстати, подевался? — тоже ведь понял их разговор, теперь вот Матрена Тимофеевна… — Со зла!

— Ах, та-ак? — прошипел барин. — После всего, что между нами было, вы ощущаете ко мне только ненависть? А я думал… я полагал… — Он запнулся, и Анжель бросило в жар при мысли, что он сейчас припомнит ей исступленные крики, бесстыдные ласки, самозабвенный пыл, но он только по-мальчишески насупился и бросил сурово: — Коли так, говорить более не о чем. Ты, мамушка, снаряди барыню, посади ее в кошеву и самолично отвези…

Он не договорил, прислушался к чему-то, бросился к окну, рванул створки — и вместе с клубами морозного воздуха в столовую ворвались резкие звуки выстрелов.

— Барин, беда! — распахнул дверь какой-то тощенький мужичонка с вылупленными, белыми от ужаса глазами. — Француз напер со всех сторон! Я шел со скотных дворов через огороды, вдруг услышал топот и лалаканье. Я туда-сюда — смерть перед глазами! В грядках скрылся и лежал часа два, покуда они не прошли, а потом сюда кинулся.

«Часа два лежал?! Чего же ты, пакость, крика не поднял, чего ж ты жизнь свою жалкую спасал, а не барина предупреждал? Теперь-то ведь уж поздно!» — едва не выкрикнула возмущенная Анжель, но ее опередил отчаянный вскрик Матрены Тимофеевны:

— Со скотных дворов огородами?! Французы? Но там ведь тайные тропы, тех, кто их знает, — раз-два и обчелся! Не померещилось тебе, Лукашка?!

— Ну вот, нашла время обиду чинить! — рассердился мужичок. — Что я, порченый, чтоб мне всякие страхи мерещились?

— Да ведь только малодушные следуют пословице: у страха глаза велики, — усмехнулся князь. — А Лука наш — ого-го! Аника-воин! Удалец! Так ли?

Лукашка застенчиво повел плечом:

— Удалец не удалец, Аника или Еруслан Лазаревич — это уж как скажете, барин, на то ваша воля господская, хоть я и запоздал с упреждением, а все ж таки к ворогу в ножки не кинулся с криком-жалобой, мол, поджигатель наш барин и шпион!

Князь и Матрена Тимофеевна молниеносно переглянулись, а потом барская мамка крепко зажмурилась и тяжело оперлась о стол:

— Продал, продал он дьяволу свою черную душу!

— Да, — медленно проговорил молодой князь, — такого я не ждал от Павла. Ясно, что кто-то свой продал, иначе не выйти бы французу на наши охотничьи тропы. Но чтобы Павел!..

— Да что вы болтаете! — не выдержала Анжель. — Если подошли враги, нужно уходить!

— Она права, права! — попыталась совладать с собой Матрена Тимофеевна. — Ведь если попадешься им — не помилуют!

— Пока я нужен хоть кому-то на свете, я не решусь умереть, — светло взглянул на нее князь. — Беги, оденься потеплее, мамушка. И для барыни прихвати шубку, шальку да вниз теплое. А ты, Лукашка, готовь саночки легкие, бегом!

Дворовые послушно кинулись в двери, а князь обернулся к Анжель:

— Со мной пойдете?

Анжель заломила руки:

— Да вы что? Подходят мои соотечественники, а вы желаете, чтобы я… Поймите: у меня своя жизнь, я не та, кого вы любите.

— Говорят: «Стоит русскому пожелать, и город взлетит на воздух!» Верно, это легче, чем понять вас, хотя сего я желаю всем сердцем и умом.

Анжель чувствовала, что ежесекундно готова заплакать от того, что он говорил, от самого звука его голоса:

— Уж и не знаю, кто вы и что у вас на сердце, однако же вы прочно усвоили набор расхожих истин, коими сейчас тычете мне в глаза. Ежели вы француженка, то и должны быть с французами! Глупость какая! Чего ради? Ради голода, холода, мучений, безвестной, жалкой кончины в дебрях российских? Ради насилия, оскорбления от таких же ничтожеств, которые делали на вас ставки в церкви? А, черт… — Он осекся и резко отвернулся к окну, откуда по-прежнему доносились выстрелы.

Анжель покачала головой. Ну и дела… Когда князь смотрит на нее, она вся тает, горит, едва справляется с собой, чтобы не липнуть к его рукам, словно податливый воск… И только злость ей помощница. Все силы душевные направила она сейчас, чтобы взлелеять эту злость в себе, чтобы вспомнить: сей князь ходит шпионить в полки французов, а потом отсиживается в этом заповедном уголке. В это же время, сообразуясь с его сведениями, казаки и партизаны налетают на измученных, оголодавших отступающих, налетают внезапно и свирепо. Сообразуясь с его сведениями, русская артиллерия обрушивает на этих несчастных беспощадный огненный град. Она вспомнила, как умолял о смерти Фабьен, — и только и могла, что тихонько вздохнуть от боли в сердце. На руках у этого человека столько крови, и он вчера обнимал ее этими руками! Теперь и она вся в той крови.