— Нет. Конечно, нет. Но вывозить их.

— Овчинка выделки не стоит. Товар громоздкий, тяжелый, и его не повезешь гужом на две тысячи верст, через сотни перевалов, да еще при нашем полном бездорожье. Это не золото.

Фанни лукаво усмехнулась. Она подошла к шкафу и достала со средней полки несколько кусков совершенно белого камня, похожего на блестящий молочный сахар.

— Ну, тогда посмотрите это.

— Ну, что же — благородный кварц. Его здесь сколько угодно.

Она достала кусок побольше, покрытый коричневато-желтым налетом, будто ржавый.

— А это что? — с торжеством в голосе воскликнула она.

— Ну, что же — золотоносный кварц, — спокойно проговорил Иван Павлович.

— Это… золото, — прошептала она, восхищенная своей находкой.

— Да, золото, — холодно подтвердил Иван Павлович. — Золотая пыль. Но чтобы отделить эту пыль, нужны громадные машины, множество рабочих и труда и значит, — овчинка выделки не стоит. Сюда доставить эти машины, привести их в действие при отсутствии топлива — это почти невозможно, а главное, слишком мало этого золота на камне. Это знали и без вас. Давно знали.

Фанни была подавлена.

— Что же надо?

— Надо найти жилу. Вот если бы это была не золотая пыль, а маленькие комочки золота, слитки его, жилки между кварцем, стоило бы и искать его.

— А как же легенда о золотом кладе, зарытом в этих горах китайцами?

— Легенда легендой и останется. Потому она и легенда, что ничего этого нет.

Фанни печально смотрела на Ивана Павловича. Ей было горько, что ее работа, ее исследования, ее открытия, которыми она в душе так гордилась, оказались не новыми и бесполезными.

— Но я найду и жилу, и самородки! — упрямо сказала она. — И мы станем богаты, дядя Ваня.

— Говорите про себя. Я-то причем?

— Мы составим с вами компанию.

В этот вечер они долго стояли друг подле друга, облокотившись на перила. Внизу шумела в кустах рябины, барбариса, смородины и облепихи Кольджатка, а наверху тихо сверкали кроткие звезды.

Фанни говорила усталым голосом.

— Я не буду унывать и падать духом, дядя Ваня. Я найду это золото. Мы найдем рабочих дунган и китайцев, и мы выроем это золото. Кто знает, сколько его будет! И тогда мы поедем путешествовать. У меня есть двадцать пять тысяч рублей в банке, этого хватит для начала дела… А скажите, дядя Ваня, вы… вы нашли что-либо?

— Да, — тихо отвечал Иван Павлович, — я нашел. Мало нашел, но мне кажется, больше вас. И я думаю, что на верном пути.

— Простите. Я не спрашиваю… Где?

— Увы, не на нашей земле.

— Я так и знала. Там? — и Фанни маленькой ручкой махнула в сторону Китая.

— Да.

— Это ничего не значит, дядя Ваня. Мы достанем и оттуда!

По приказанию командира бригады между Кольджатом, Джаркентом и Тышканским лагерем установили гелиограф.

Маленькая, нестерпимо яркая звездочка начала временами светиться в тумане далекой долины, где темным пятном мутно рисовались сады Джаркента. Она вспыхивала частыми и яркими всплесками солнечного света, давая позывные Тышкану, пока кто-либо из дремавших у треноги с зеркалом казаков не обращал на нее внимания, не становился у аппарата, а другой брал тетрадку и под диктовку — то по букве, то по слову — записывал медленно идущую гелиограмму. Гелиограммы были редкие и больше хозяйственного содержания. Справлялись о ценах на клевер и ячмень на Кольджате, сообщали, что хлеб, белье и консервы посланы, узнавали, сколько имеется на людях патронов и сколько патронов в запасе. Полковой врач справлялся у постового фельдшера, сколько больных на посту.

И в этом далеком мигании солнечной звездочки, за пятьдесят верст пускаемого «зайчика», было что-то таинственное. В хорошие дни, когда солнце особенно ярко светило, зоркий глаз казака-гелиографиста улавливал всплески света на противоположном горном хребте Кунгей-Алатау в Тышканском лагере и принимал сообщения непосредственно, без промежуточной станции.

Однажды под вечер, когда уже труднее стало улавливать косые лучи солнца, пошла «важная» гелиограмма. Начиналась она словами: «Секретно, весьма спешно!» Это сейчас же сообщили Ивану Павловичу, и он сам вышел к аппарату.

— «Начальнику Кольджатского поста. 19**. 11 июня. 6 часов 27 минут вечера. Получены сведения, что Зариф снова появился в Пржевальском уезде. Начальник области приказал послать отряды для его поимки. По приказанию командира бригады Аничков с 30 казаками сегодня пошел на Зайцевское, выступите немедленно пустыней на Каркару, соединитесь с Аничковым. Действуйте по обстоятельствам. 0139. Первухин…»

Гелиограмма была от командира полка, и содержание ее было ясно для Ивана Павловича. Зариф был таранчинец, знаменитый вождь шайки разбойников, набранной из отчаянных головорезов-каракиргизов, отлично вооруженных ножами, винтовками и револьверами. Он был грозой киргизов во время их летовок, а иногда осмеливался нападать и на русских переселенцев. Осенью прошлого года казаки гонялись за ним, но безуспешно. Он почти на их глазах вырезал небольшой молодой поселок и ушел за границу, в Китай. Китайское правительство обещало его поймать и выдать, но все отлично понимали, что оно бессильно это сделать.