— Ну…

— Пожалуйста, мама! Я настаиваю.

— Хорошо, дорогой. Но…

— Обещаешь?

— Да, хорошо. Если хочешь.

Я убедился в том, что она действительно сделает так, как я ей велел, и, все еще злясь на то, что она дает деньги в ответ на дикие угрозы Джонаса, с неохотой ушел и вернулся в Пенмаррик, чтобы провести с Изабеллой последние драгоценные часы своей свободы.

Телефон зазвонил в восемь. У нас уже не было дворецкого, потому что Медлин ушел на пенсию нянчить свой ревматизм, а в начале войны я в целях экономии уволил лакея, но у нас была расторопная главная горничная, которая и ответила на звонок.

— Ваша мать хочет с вами поговорить, сэр, — сказала она, просунув голову в дверь гостиной.

Я поблагодарил ее и прошел в холл. Помню, я подумал, что было бы гораздо удобнее, пусть и не так аристократично, иметь телефон в гостиной. Может быть, после войны…

Я взял трубку.

— Мама?

— Джан-Ив, я держу данное тебе слово. Джонас идет. Он уже почти у входной двери. Ты сам приедешь или позвонишь Уильяму?

— Я сам приеду, — без колебаний ответил я. — Возьму машину. К счастью, у Изабеллы есть немного бензина на крайний случай, поэтому я доберусь быстро. И проучу этого бандита раз и навсегда.

Я повесил трубку и быстро прошел по холлу в гостиную. Когда я вошел, Изабелла встревоженно на меня посмотрела.

— Что было нужно твоей матери?

— Джонас опять не дает ей покоя. Послушай, дорогая, я хочу уладить все эти дела с Джонасом до отъезда. Я должен идти, прости. У меня нет выбора.

— Джан!

— Я быстро.

— Но…

— Мне очень жаль, дорогая, но выбора нет. Мне надо идти. — Я наклонился, чтобы поцеловать ее, и попытался не обращать внимания на злость в ее глазах. — Жди меня в спальне, — сказал я. — Я пройду прямо наверх, когда вернусь. — И, оставив ее в гостиной по-прежнему злой, я выбежал в ту часть конюшни, которая была переделана под гараж.

Ехал я быстро. Я несся по главной дороге через Сент-Джаст. Вскоре я устремился по пересеченной местности пустоши, а когда перебрался через перевал, ведущий в приход Зиллан, солнце исчезло в темнеющем море, а на странный пейзаж вокруг опустились сумерки. Я свернул и помчался по проселочной дороге, ведущей на ферму.

На секунду я подумал, что он уже уехал, но неожиданно увидел его велосипед, прислоненный к стене маслодельни, и понял, что он все еще там. Я остановил машину во дворе, вышел и быстро прошел на кухню.

Он сидел там, где до него, должно быть, сиживал его отец, развалившись на стуле и закинув ноги на край стола. Я едва узнал его, потому что не видел три года, а между тринадцатью и шестнадцатью годами подростки сильно меняются. Детская плотность телосложения исчезла; он по-прежнему был крепок, но это была крепость худого, жилистого тела. Выражение лица было по-прежнему агрессивное, а губы надуты. Волосы, светлые в детстве, стали грубого каштанового цвета. Он небрежно зачесывал их назад, не разделяя на пробор. Выглядел он тем, кем и был: хулиганом из рабочего класса с неясным будущим, и хотя я искал в его лице пусть самого легкого сходства с Ребеккой, это было тщетно.

— Так это ты, — сказал он, не поднимаясь со стула. — А я-то думал, соизволишь ли ты повидаться со мной, пока находишься дома. Наверное, не соизволил бы, если бы не старушка.

В его выговоре корнуолльский акцент смешивался с лондонским просторечием кокни, и все это усугублял жаргон муниципальной школы. Ужасное произношение.

— Мама, пожалуйста, оставь нас, — непринужденно сказал я, и она вышла, не говоря ни слова.

— Ну что ж, негодяй, — сказал я, неимоверным усилием воли подавляя гнев. — Проблемы с тобой начались, как только ты родился, поэтому я не удивлен, что во время моего отсутствия они только возросли. Мне казалось, что даже ты не опустишься до того, чтобы изводить свою собственную бабушку, но, как видно, я ошибался.

— Это она меня изводит! — Он встал. Он был выше меня дюйма на два. Голубые глаза сверкали гневом. — Вы оба меня изводите! Я должен был жить в Пенмаррике и иметь столько денег, сколько захочу, я должен был ходить в дорогую школу, а в результате все, что у меня есть, — это комната и содержание на грязной старой ферме дяди Джареда вместе с тремя синими чулками! И никаких денег, кроме тех, что я могу украсть, и образование в местной школе! Ты украл у меня мое наследство, ты и твоя… старуха мать! Вы обработали дядю Филипа и заставили его изменить завещание…

— Посмотри фактам в лицо, дорогой мой, — медленно произнес я, решившись не унижать себя гневом и какой-нибудь глупой выходкой. Он был уже слишком взрослым для обычной порки, а если бы дело дошло до драки, то он сумел бы постоять за себя, а я мог и оскандалиться. — Посмотри фактам в лицо. Ни я, ни моя мать не имеем никакого отношения к тому, что Филип изменил завещание.

— Имеете! — заорал он. — Мне Саймон-Питер говорил…

— Саймон-Питер ненавидит и меня, и мою мать. Вряд ли можно ожидать от него объективности.