Конечно, Вам, так же как и мне, хочется, чтобы эта загадка разрешилась как можно скорее. Поэтому я надеюсь, что мы сможем преодолеть нашу былую взаимную враждебность и соединим усилия, чтобы понять, как и почему пропал Джонас. Искренне Ваш, Саймон-Питер».

«Дорогой Саймон-Питер, — написал я в ответ, стараясь не попасться ни в одну из ловушек, расставленных в его письме, и решив, что ему известно больше, чем он написал, — благодарю Вас за письмо и за найм частных детективов, чтобы разрешить эту запутанную и тревожную тайну. Мне жаль, что я не могу предложить никаких конструктивных соображений об исчезновении Джонаса. Я полагаю, что Вы уже слышали от полиции, что в ту ночь Джонас ушел с фермы моей матери разгневанным, потому что я прямо сказал ему, чтобы он ее больше не тревожил. Он вытягивал из нее деньги уже некоторое время, утверждая, что имеет моральное право разделить наследство моего отца, а поскольку она стара, слаба и сентиментальна, то поддавалась его требованиям просто потому, что он — ее внук. Настоящий бандит, не правда ли? Я заметил, что Вы тоже пишете о нем без особой симпатии, и мне было интересно узнать, были ли у Вас проблемы, сходные с проблемами моей матери, касательно финансового положения Джонаса.

Мне он не говорил, что разыскивает мясника, который убил его мать. Лично я думаю, что позор полиции, раз она не смогла найти виновного, но, без сомнения, дело еще не закрыто. Я был удивлен, узнав, что Джонасу не известно имя отца ребенка. Но, насколько мы знаем, этот человек не был в Корнуолле во время смерти Ребекки, его вряд ли можно обвинить в том, что он нашел для нее подпольного врача. Я забыл его имя, но уверен, что Дебора помнит. Мне кажется, он был учителем откуда-то из пригородов Лондона.

Передайте от меня привет Вашей жене. Я слышал, что Вы делаете много юридической работы для армии, поэтому был удивлен, увидев бумагу конторы «Холмс, Холмс, Требарва и Холмс». Еще я слышал, что у Вас, в дополнение к двум дочерям, родился сын, а это значит, война не отнимает у Вас все силы, как я думал! Искренне Ваш, Джан-Ив.

P.S. Не понимаю, почему Вам нужно нести все финансовое бремя найма частных детективов, и поэтому настаиваю на том, чтобы оплатить половину расходов. Пожалуйста, дайте мне знать, как только получите от них счет».

Ответ от него пришел не скоро, но был удовлетворительным.

«…Поэтому я отозвал детективов и оставил это дело в Бюро пропавших лиц, — писал он. — Спасибо за предложение разделить со мной расходы; принимая его, я прилагаю счет от детективного агентства. Но мне хотелось бы, чтобы Вы знали, что я недоволен исходом расследования, по моему мнению, было совершено преступление. Посмотрим, откроются ли еще какие-либо обстоятельства дела, но для меня оно никогда не будет полностью закрыто. Я уверен, что и Вы разделяете мое сожаление из-за неудовлетворительного расследования этого загадочного и неприятного дела.

Армия заставляет меня бегать из одного военного трибунала в другой, поэтому я стал в каком-то смысле экспертом по военному праву. Но когда я писал Вам последний раз, я был дома в отпуске и воспользовался возможностью заглянуть в офис и продиктовать несколько полуделовых писем. Сыну мы дали имя Джон-Хенри в честь моего деда, и я уже записал его в Харроу. Брат жены всегда с похвалой отзывался об этой привилегированной школе, и мне кажется, что надо вести себя так, словно Харроу, равно как и любое другое английское учебное заведение, через четырнадцать лет, когда Джону-Хенри придет время поступать туда, еще будет существовать. Должен признать, что иметь сына очень приятно, этот факт внушает некоторую уверенность в будущем…»

«Черт бы тебя побрал!» — прорычал я и разорвал письмо на мелкие клочки. И хотя от письма остался неприятный осадок, я почувствовал себя лучше. Саймон-Питер подозревает, что я убил Джонаса, но мы оба знаем, что он никогда не сможет этого доказать. Учитывая этот факт, я смог простить ему полный колкостей последний абзац, в котором он не только напомнил мне о том, что у него, по крайней мере, есть сын и наследник, но и о том, что его сын будет таким же джентльменом, как и мой.

Я начал страстно желать сына. Когда я вернусь с войны…

Но мир был еще далеко. Шел только 1942 год, и мне предстояло выживать еще три года.

Двадцатого июня Тобрук взяли немцы.

Триумф Роммеля стал моим поражением. Я стал одним из тридцати трех тысяч, вынужденных сдаться врагу, и, в конце концов, после серии перемещений, слишком унизительных, чтобы их здесь описывать, оказался в обнесенном колючей проволокой итальянском лагере для военнопленных. Почему итальянском — понятия не имею. Единственное объяснение этого факта, которое мне приходит в голову, — это то, что он был ближе к Тобруку, чем к Германии, и что итальянцы были рады принять английских пленников после серии наших отступлений в Северной Африке. Но я к тому времени был настолько подавлен, что мне было все равно, в Италии ли я, в Германии или в Томбукту.

Бог, очевидно, в сотрудничестве с моим двуглавым чудовищем, придумал для меня гораздо более изощренную кару, чем просто смерть, чтобы наказать за случайное убийство Джонаса. Я был активным человеком, который терпеть не мог безделья и не любил отказывать себе в плотских радостях. А меня ждали три года полного отсутствия женщин и такая бездеятельность, что я чуть не сошел с ума, — это было для меня сущим наказанием.

Я был там до конца войны.

Моя жажда деятельности невольно сделала меня лидером среди пленников. Я организовывал концерты, чтения стихов, гимнастические соревнования и десятки других мероприятий, чтобы занять всех, в том числе и себя. Из человека, который в школе демонстрировал только непослушание и неподчинение, я превратился в заядлого общественника.