Он, естественно, отрицал это.

— Я бы чаще звал тебя с собой, — объяснил он, — но я ведь знаю, что ты не захочешь уезжать из Корнуолла.

Это было правдой, но когда я предлагала поехать с ним, он всегда находил предлог, чтобы ехать одному, и я поняла, что все разговоры о том, чтобы я ехала с ним, были просто учтивым жестом, пустой вежливостью, за которой ничего не стояло. И все же мы не ссорились. Когда он находился в Пенмаррике, он всегда заботился о том, чтобы быть со мной учтивым и приятным, поэтому сцен не было, было постоянное напряжение, которое хуже любой сцены, и через некоторое время моя боль утихла, и я уже с трудом могла себе представить, что можно жить иначе.

Я знала, что была несчастлива, но изо всех сил старалась не давать себе времени думать об этом. Я больше занималась домом, приходскими делами, чаще навещала соседей и постоянно бывала занята. И чем больше я удалялась от Марка, тем ближе становилась к детям.

Они росли. Их индивидуальности, неясные во младенчестве, проявлялись все ярче. Я знала, что Маркус всегда будет любить меня, будет полон искреннего очарования, с ним всегда будет интересно поговорить; он был общителен, ему нравилось, когда вокруг него было много народа. В Мариане я начала обнаруживать антагонизм, сопротивление дисциплине, привычку командовать. Они с Маркусом были неразлучны, поскольку между ними был всего год разницы, но именно она, а не Маркус, диктовала, в какие игры играть, за ней всегда было последнее слово. Филип не терпел такого командирства. Он играл один, сам находил, как развлечься, а за ним маленькой бледной тенью следовал Хью, который всегда был готов составить ему компанию, хотя Филип не всегда этого хотел. Жанна была еще младенцем, поэтому стояла особняком от других, но я считала ее хорошеньким, спокойным ребенком, совсем не такой, как ее своевольная старшая сестра. Я очень ее полюбила. Она была светленькой, как Филип и Хью, но все равно она была не очень на меня похожа. Иногда ее спокойствие напоминало мне о Стефене, и поэтому по отношению к ней я чувствовала теплоту, которой не ощущала по отношению к Мариане. Позднее я всегда говорила, что любила всех своих дочерей одинаково, но многие годы, особенно когда они были детьми, Жанна была моей любимицей.

Шел 1902 год, когда в Пензанс и на Мон-Сент-Майкл приезжал новый король, год, когда я могла бы быть представлена ко двору, как и подобало моему месту в графстве. Но я не была представлена. В то время Марк был в Оксфорде, и хотя он в письме настаивал на том, чтобы я приняла приглашение в Мон-Сент-Майкл и съездила туда с Карнфортами, мужество мне изменило, и я не смогла появиться на приеме такого размаха без мужа. Кроме того, Карнфорты не приглашали меня поехать с ними, а мои манеры были не настолько плохи, чтобы добиваться с их стороны приглашения, коль скоро они полагали, что лучше мне оставаться дома. Мы с няней взяли детей на вокзал, чтобы они помахали королевскому эскорту по прибытии в Пензанс, а потом вернулись в Пенмаррик, и больше я короля не видела.

По правде сказать, у меня в то время было слишком много забот, чтобы долго раздумывать о приезде короля в Корнуолл. Марк планировал образование детей и вскоре объявил мне, что договорился отправить Маркуса в начальную школу в Сарри, а когда ему исполнится двенадцать, в Итон.

Для меня это не было неожиданным ударом, потому что я давно знала, что сыновьям придется уехать из дому, чтобы получить образование, приличествующее джентльменам, но все равно, когда пришло время, меня наполнили дурные предчувствия. Маркусу всего девять, и он так привязан к дому! Сердце мое начинало болеть, когда я думала о том, как он будет скучать по дому, находясь так далеко, в Суррее.

Тем не менее сам Маркус был в восторге от перспективы, и по крайней мере на некоторое время мне удалось заглушить дурные предчувствия.

— Я еду в школу! — весело напевал довольный Маркус, радостно крича Мариане: — Никаких больше уроков с тобой, Элис и мисс Пич!

Мисс Пич была гувернантка; маленькая Элис Пенмар, очень невзрачный ребенок, приходила по будним дням из дома священника в Зиллане заниматься вместе с моими детьми и проявила удивительную способность к учению. Полагаю, она унаследовала эту способность от своего дедушки-священника, поскольку ни Харри Пенмар, ни Мириам не славились острым умом.

— Теперь ты, Мариана и Филип будете делать уроки одни, Элис, — гордо объявил Маркус. — Я еду в школу.

— Что ж, — сказала Элис, которая для ее возраста была весьма язвительной, — желаю удачи. Я рада, что еду не я.

— Ты завидуешь! — сказала Мариана. — Маркус ждет не дождется, когда поедет.

Конечно же это было правдой. Но в день отъезда он плакал всю дорогу до вокзала в Пензансе, а на платформе прижался ко мне и зарыдал, что совсем не хочет ехать.

Я была ужасно подавлена. Если бы это был кто-нибудь из других моих детей, я, быть может, не была бы так расстроена, но Маркус был таким привязчивым ребенком, что мое сердце разрывалось от мысли, что мы отсылаем его, одного, так, словно больше не любим. Мысль, что бабушка встретит его на вокзале в Паддингтоне и присмотрит за ним, пока он на следующий день не сядет в поезд на вокзале Ватерлоо, не была для меня большим утешением; Мод Пенмар была такой сухой, безжалостной женщиной, а Маркус будет растерян и напуган…

— Не отсылайте меня, — жалко всхлипывал он, пряча лицо в моих юбках. — Пожалуйста. Я буду так хорошо себя вести, что вам больше не придется меня ругать.

— О Маркус! — для меня было непереносимо видеть его таким жалким. Когда я обняла его, то почувствовала, как слезы заструились у меня по щекам. — Маркус, дорогой, мы заберем тебя домой, тебе не надо ехать.

— Это еще что такое? — Марк, который занимался багажом, появился рядом с нами на платформе. — Что за ерунда? Ну-ка, Маркус, так не пойдет. Возьми себя в руки, ведь ты уже большой мальчик, пора прекратить цепляться за мамины юбки. Ты ничего не забыл? Тогда возьми мой платок, высморкайся и немедленно садись в поезд. Мы не хотим, чтобы он ушел без тебя.