Вечером Балашов был приглашен на обед к императору. Стол был накрыт на шесть персон, присутствовали маршалы Бертье и Бессьер, а также Коленкур и Дюрок. Наполеон начал разговор добродушным тоном, он весело и беспардонно намекал на любовные связи Александра, а затем перешел к его отношениям с теми же интриганами-иностранцами. Он задал несколько вопросов о Москве.

После обеда все перешли в соседнюю залу, и тут Наполеон заговорил о выгодах России от союза с ним. Он произнес слова, которые в числе прочего Балашов должен был передать царю. К тому времени Наполеон нанес Александру не одно оскорбление, но его приговор царю, которого вторгшийся в Россию агрессор уже считал политическим мертвецом, сделал невозможным какое-либо общение между ними в дальнейшем:

«Он испортил лучшее царствование, которое когда-либо было в России… На свое несчастье он бросился в эту войну: может быть, виной тому дурные советы, а то и предопределение судьбы» {148} .

Судьбы России и ее царя должны были свершиться, а судьей и исполнителем приговора выступал Наполеон Бонапарт. Он снова разгорячился, еще раз повторил свои жалобы и заявил, что Александр занялся чужим делом — войной.

Он подошел к Коленкуру, ударил его слегка по щеке, обратился с наглым вопросом и назвал его русским. Коленкур побледнел и изменился в лице. Он терпеть не мог, когда Наполеон называл его русским, а теперь это было сделано в присутствии иностранца. Коленкур резко ответил: «Вашему Величеству угодно делать вид, будто сомневаетесь, что я хороший француз; вы делаете так, конечно, только потому, что я не в меру доказал это своей откровенностью. Милостивое внимание императора Александра относилось к Вашему Величеству; как ваш верный подданный, Государь, я никогда не забуду о нем» {149} .

Наполеон был смущен. Он переменил тему беседы, поговорил еще с Балашовым и отпустил русского эмиссара. Вместе с приготовленным Александру письмом он приказал передать Балашову прокламацию, с которой он обратился к армии перед переправой через Неман.

Император подошел к обиженному Коленкуру и попробовал уверить его в том, что все было лишь шуткой. Он еще раз повторил, что в течение двух месяцев русские вельможи вынудят царя просить мира, и объяснил присутствующим, зачем он ведет эту войну.

Коленкур его не слушал. Оскорбленный до глубины души, он закричал, что считает себя более французом, чем те, кто подстрекал к этой войне. Он просил разрешить ему завтра же удалиться из главной квартиры, он хотел служить вдали от Наполеона и чтобы император дал ему командование в Испании. Наполеон пытался утихомирить его ласковыми словами, но тщетно. Коленкур был полностью во власти гневных эмоций. Его успокаивали, и император не мешал ему высказаться. Наполеон сказал Коленкуру, что не сомневается в его верности и отлично знает его честность. Он заявил, что уважает Коленкура, но больше не будет отвечать на вздорные слова. Коленкур не унимался, тогда Наполеон прошел в свой кабинет и заперся. Бунтарь хотел броситься за ним, чтобы требовать отставки. Дюрок и Бертье удержали его силой.

Арман де Коленкур ненавидел войну с Россией и более других ощущал разницу между тем, что было три или четыре года назад, и ужасами начавшейся войны. Он дошел до конца в своей борьбе за правду и высказал ее Наполеону с удивительным мужеством. Сделав это, он постепенно вернулся к выполнению своих обязанностей.

Наполеон провел реорганизацию войск и принял энергичные меры для снабжения их продовольствием. Он выступил из Вильно и планировал изолировать или окружить русские армии.

Обратившись к солдатам с грозной и воинственной прокламацией перед вторжением в Россию, Наполеон затем начал проявлять несвойственную ему неуверенность. Он вынес свой приговор России и царю, однако постоянно думал о возможности соглашения. В Вильно он откровенно говорил полякам, что может заключить мир с Александром. Видя, что у них явно не хватает средств для борьбы за независимость, он посоветовал им не компрометировать себя по отношению к русскому императору. До начала кампании и в ее первые недели Наполеон не мог решить, как далеко он должен пойти и где остановиться в 1812 году — в Витебске, Смоленске или Москве.

Он гнался за отступавшим противником и не мог добиться весомого успеха. Окружить врага не удавалось, русские отступали в порядке и оказывали стойкое сопротивление.

Император говорил, что важно разгромить Багратиона. Это произвело бы большое впечатление в России, поскольку Багратион был старым соратником Суворова.

Русские войска оставили Витебск без боя, и Наполеон был ужасно разочарован. Он продолжал рваться вперед, не считаясь с потерями, и строил новые планы. Между тем ему докладывали о большой убыли лошадей. Даже храбрые кавалеристы во время атак зачастую оставались позади, поскольку утомленные лошади не могли идти ускоренным аллюром.

В Витебске Наполеон занялся вопросами продовольственного снабжения и госпиталями. Медицинские службы не справлялись с потоком больных и раненых, многие солдаты умирали из-за отсутствия помощи.

Беспорядок увеличивался, и даже гвардия испытывала лишения. Всюду были признаки упадка дисциплины, и Наполеон срывал гнев на подчиненных. Нормальную раздачу пайков не удавалось организовать.

Наполеон был измучен летним зноем. В своей комнате он почти не надевал мундира. В таком виде он принимал высших офицеров. Он часто валился на кровать, чтобы отдохнуть.

Император колебался в выборе стратегического плана действий. Подчиненные уговаривали его остановиться, но он принял решение двигаться дальше.

Разгромить Багратиона не удалось. Российские армии соединились и приняли бой под Смоленском. Город подвергся осаде и был взят штурмом. Русские войска организованно отступили, Смоленск был охвачен огнем. Французы понесли большие потери при штурме. С начала кампании численность Великой армии значительно сократилась.

Дело принимало серьезнейший оборот. Войска таяли на глазах, и в основном не из-за потерь в боях. Число больных, отставших и дезертиров стремительно росло. Молодые солдаты не выдерживали тягот утомительных переходов и умирали от истощения. Убыль наличного состава была невосполнимой, а надежды Наполеона на вооружение поляков и литовцев не оправдались. Император мог сколько угодно рассуждать о превосходстве своей армии над русскими и плохом командовании неприятеля, но действительность была другой. Сплоченная и монолитная российская армия теперь мало уступала врагу числом, и при дальнейшем движении Наполеона в глубь территории страны соотношение вооруженных сил должно было измениться в неблагоприятную для него сторону. Император хотел запугать противника численностью своей армии, но он лишался этого козыря.