— В голове?!

— В голове!

— Клянусь властью его величества, это великолепно! Вот уж цивилизация так цивилизация.

Я не знал, куда деваться от насмешек. Двое-трое моникинов подошли ближе, как бы влекомые жалостью или любопытством. И наконец, один из них крикнул, что я ношу одежду!

— Одежду! Вот тварь! Балаболо, все ваши друзья-люди ходят одетые?

Молодой пэр вынужден был признать правду, и тут поднялся такой шум, что можно было подумать, будто в стае павлинов обнаружена затесавшаяся между ними ворона в павлиньих перьях. Человеческая природа не могла это вытерпеть. Поклонившись всей компании, я торопливо пожелал лорду Балаболо всего лучшего и направился к гостинице.

— Не забудьте заглянуть ко мне перед отъездом, Голденкалф! — крикнул через плечо мой бывший спутник по плаванию и кивнул мне самым дружеским образом.

— Король! — воскликнул капитан Пок. — Этот мошенник, пока мы добирались сюда, слопал целый ларь орехов, а теперь он приглашает нас «заглянуть к нему перед отъездом»!

Я попытался успокоить охотника на котиков, воззвав к его философскому уму. Это правда, сказал я ему, что люди никогда не забывают о сделанных им одолжениях и всегда стремятся отплатить тем же. Но моникины — существа особо утонченные. Они ценят дух выше тела: чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить малые размеры последнего с длиной и общим развитием вместилища их разума. А такой бывалый человек, как капитан, должен знать, что благовоспитанность — понятие условное, и мы должны уважать местные законы, как бы они ни противоречили нашим собственным понятиям.

— Вероятно, друг Ной, вы заметили кое-какую разницу между обычаями Парижа, например, и Станингтона?

— Конечно, сэр Джон, и разница—всецело в пользу Станингтона.

— Мы все подвержены слабости считать свои обычаи самыми лучшими, и необходимо много путешествовать, чтобы получить право судить о таких тонких вещах.

— А я что, по-вашему, не путешественник? Не я ли ходил шестнадцать раз добывать котиков и дважды — добывать китов, не считая моего крейсирования по суше и последнего плавания в Высокопрыгию?

— Конечно, вы немало странствовали по воде и по суше, мистер Пок, но повсюду оставались так недолго, что замечали только недостатки. Обычаю нужно дать разноситься, как башмаку, а уж потом решать, подходит он вам или нет.

Возможно, Ной нашел бы, что мне возразить, если бы в этот миг мы не увидали миссис Зоркую Рысь, которая шествовала, повиливая нижней частью туловища, чтобы выразить, насколько она довольна благополучным возвращением домой. Признаться, хотя я и стремился как-то оправдать его, все же я был немного contrarie [13] , как выражаются французы, равнодушием милорда Балаболо, которое я в душе не замедлил приписать высокомерию, с каким пэр Высокопрыгии, по-видимому, смотрит на простого баронета Великобритании, или Великобрюкании, как он упорно называл наш славный остров. Но миссис Зоркая Рысь была «красно-коричневой», то есть принадлежала к менее высокой касте, и я не сомневался в том, что она готова признать свое знакомство с сэром Джоном Голденкалфом из Хаусхолдер-Холла не менее охотно, чем лорд Балаболо — отречься от него.

— Доброе утро, милейшая миссис Зоркая, — запросто окликнул я ее, виляя телом так, что привел бы в движение мой хвост, имей я счастье им обладать. — Доброе утро! Рад встретить вас на берегу.

За все время нашего знакомства миссис Зоркая Рысь, насколько я помнил, никогда не была ни жеманной, ни высокомерной. Напротив, она держалась с примерной скромностью и чинностью. Но теперь она против всяких ожиданий отпрянула, испустила легкий визг и промчалась мимо нас так, будто мы собирались ее укусить. Я могу сравнить ее поведение только с поведением наших женщин, которые тщеславно воображают, будто все на них смотрят, и начинают ломаться при виде собаки или паука в надежде придать себе интересности. Поговорить с ней нам не удалось: дуэнья устремилась вперед, опустив голову, как будто глубоко стыдясь своей невольной слабости.

— Ну, почтеннейшая, — проворчал Ной, сурово следя за ней, пока она не скрылась в толпе, — если бы я предвидел такое, ты бы у меня глаз не сомкнула во время плавания! Сэр Джон, все они тут таращат на нас глаза, словно мы дикие звери!

— Не могу согласиться с вами, капитан Пок. Мне кажется, глядят они на нас не больше, чем мы глядели бы на двух дворняг где-нибудь в Лондоне.

— Теперь я начинаю понимать тех, кто говорит, что люди теряют облик человеческий. Ужасно видеть, до какого бесчувствия может дойти народ! Боб, убирайся с дороги и не скаль зубы!

И Боб получил такое приветствие, что оно могло бы сокрушить его ахтерштевень, если бы не британский флаг. Но тут я с радостью увидел, что в нашу сторону направляется доктор Резоно, окруженный внимательными слушателями. Все они, судя по их возрасту, серьезности и манере держаться, несомненно, принадлежали , к классу ученых. Когда они подошли ближе, я понял, что доктор рассказывает о чудесах своего последнего путешествия. В двух или трех шагах от нас все они остановились, но доктор продолжал свою речь, coпpoвождая ее выразительной жестикуляцией, показывавшей, что тема весьма интересует его слушателей. Случайно подняв взор, почтенный философ заметил нас и, наскоро извинившись перед своими друзьями, быстро подошел к нам, протягивая обе руки. Какой контраст с поведением лорда Балаболо и дуэньи! Мы ответили на его приветствие с такой же теплотой. Затем доктор отвел меня в сторону, чтобы сказать мне два слова наедине.

— Дорогой сэр Джон, — начал философ, — мы вернулись в удивительно удачное время. Сейчас об этом говорит вся Высокопрыгия, и вы не можете себе представить, какое значение ему придается. Новые источники торговли, научных открытий, явлений морального и физического порядка — все это может способствовать подъему моникинской цивилизации на еще большую высоту. К счастью, как раз на сегодня назначено самое торжественное в году собрание Академии, и я получил официальное предложение кратко сообщить на нем обо всем, чему я был свидетелем в недавнее время. На собрании будет присутствовать старший двоюродный брат короля, и есть даже предположение, и вполне достоверное, что сам король почтит нас своим августейшим вниманием.