«Как большинство мужчин, я ленив от природы и хватаюсь за любую возможностью отлынивать», – писал он в письме 1932 г. Но осознание собственной лени заставляло его работать тем усерднее: полагая, что он склонен к праздности, Менкен не выделял себе досужих часов. Он превратил работу в навязчивую потребность, был невероятно продуктивен и все же в возрасте 64 лет сокрушался: «Оглядываясь на жизнь, полную тяжкого труда… я сожалею лишь о том, что не работал усерднее».

[95]

«Пашу весь день, пью – к ночи, до упора» [96] , – писал Филип Ларкин в «Предрассветной песни». Несколько лет спустя он описывал свои привычки (ничем, в общем-то, не отличающиеся от привычек его лирического героя) в интервью Paris Review:

Почти всю жизнь Ларкин работал библиотекарем, поскольку уже в молодости понял, что одним только творчеством не прокормишься.

«Меня растили в понимании, что нужно иметь работу, а писать на досуге, как это делал Троллоп», – вспоминает он. И хотя порой он задумывался, что бы вышло, если б он мог все свое время отдавать творчеству, писатель все же пришел к убеждению, что достаточно и двух часов по вечерам, когда убрана посуда после ужина: «Все равно через два часа начинаешь ходить кругами, и куда полезнее отложить работу на сутки – за это время подсознание или что там решит проблему и можно будет продолжить».

Одна знакомая Райта обратила внимание, что на ее глазах архитектор, как ей казалось, занимался чем угодно, только не работой над проектом здания. Он проводил собрания, отвечал на телефонные звонки и на письма, учил студентов, но за чертежной доской она его не видела. Этой знакомой очень хотелось узнать: когда же Райт придумывает свои идеи и делает чертежи? На этот вопрос он ответил подробно: «Между четырьмя и семью часами утра. Как только я ложусь в постель, я сразу же засыпаю, а около четырех утра просыпаюсь и уже не могу заснуть. Голова ясная, так что я встаю и три-четыре часа посвящаю работе. Затем я ложусь еще подремать».

Днем он частенько позволял себе еще часок дополнительного сна, подкладывая тонкую подстилку на деревянную скамью или даже на бетонную приступку – на таком неудобном ложе чересчур не разоспишься.

Но Райта редко заставали работающим над проектами и по другой причине: архитектор не делал даже наброска, пока весь проект целиком не складывался у него в голове. Многие коллеги с некоторой тревогой обсуждали его манеру откладывать момент изготовления чертежей вплоть до решающей встречи с клиентом. (За чертежи Дома над водопадом, самого, наверное, знаменитого жилого здания ХХ в., Райт не брался до той минуты, пока клиент не позвонил сообщить, что уже садится в машину и через два с небольшим часа явится на встречу.) Райта эти вынужденные всплески активности в последнюю минуту нисколько не напрягали; коллеги и родные отмечали, что он никогда не волновался и не спешил, а запасы творческой энергии у него были поистине неисчерпаемые.

Похоже, не меньшую энергию он проявлял и в постели – до такой степени, что третья жена стала беспокоиться за него. По ее словам, даже в возрасте 85 лет супруг все еще был способен заниматься с ней любовью по два-три раза в день. «Наверное, это следовало бы считать подарком небес, – писала она, – однако его страстное желание достигало такой силы, что я боялась, как бы столь мощный выплеск сексуальной энергии не причинил ему вреда». Она обратилась за советом к врачу, и тот рекомендовал давать Райту селитру, то есть нитрат калия, который, как считалось, притуплял мужское влечение. Однако женщина так и не решилась на это: «Я не могла лишить его столь прекрасных ощущений или как-то приглушить их».

[97]

Как многие архитекторы, Кан не только вел активную частную практику, но еще и преподавал в университете. Занимая кафедру профессора в университете Пенсильвании, Кан вел занятия днем, под вечер возвращался домой, а на ночь уходил в офис, и с 22.30 начинался его второй рабочий день. Утомившись, он на несколько часов укладывался поспать на стойке в офисе, а затем возвращался к чертежному столу. Помощников его пример и вдохновлял, и пугал, ведь от них требовалось не меньшее усердие. Один из коллег Кана вспоминал: «У Лу было столько энергии, что он просто не понимал, как это у кого-то сил не хватает».

«На меня Джордж всегда производил несколько удручающее впечатление, потому что он все время работал, – отзывался о брате Айра Гершвин [98] . – Он никогда не отдыхал». И в самом деле, Гершвин работал двенадцать и более часов в день, начиная поздним утром и заканчивая далеко за полночь. Он завтракал яйцами, тостами, кофе и апельсиновым соком, а затем тут же приступал к работе, усаживаясь за рояль в пижаме, халате и шлепанцах. Он прерывался посреди дня на обед, во второй половине дня выходил на прогулку и ужинал около 20.00. Если вечером Гершвин где-то бывал, то, вернувшись домой после полуночи, зачастую вновь погружался в работу. Он не верил во вдохновение и говорил, что если станет дожидаться музу, то сочинит не более трех песен в год. Лучше работать ежедневно. «Композитор-песенник должен все время тренироваться, словно боксер», – утверждал он.