Шрифт:
— Стой, — тихо уронил Перчатка Правды.
Игар уперся спиной во что-то твердое. Кажется, дверной косяк.
— Ты живой… Это хорошо, — толстяк довольно улыбнулся, и по спине Игара продрал мороз. — А девчонка жива? Илаза?
Игар не то кивнул, не то дернул головой.
— Я так и думал… Не трясись.
Застучали по лестнице чьи-то шаги; наверху послышался раздраженный голос ясновельможной. Игар прерывисто вздохнул.
— Не дрожи, говорю… Я сейчас не на работе. Я вроде как в гостях. Приватная особа. До тебя мне дела нет…
Игар не поверил собственным ушам.
— Сейчас — иди. А потом — не попадайся… Не попадешься?
Игар замотал головой: нет.
— Иди.
Игар отступил. Потом еще отступил. Потом еще; толстяк не двигался с места, по-прежнему усмехаясь. Игар повернулся, готовый без оглядки бежать — и не побежал.
Толстяк смотрел — уже с интересом.
— Я… — Игар подошел, сдерживая дрожь в коленях. — Я что… назвал их? Это я назвал? Ятерь и Тучка? Я… выдал?
Перчатка Правды улыбнулся. Широко и многозначительно.
Голос ясновельможной донесся из коридора напротив. Игар повернулся и побежал, как не бегал никогда в жизни.
Привратник не получал никаких предостережений на его счет; ворота успели лишь приоткрыться — а Игар уже вырвался, обдирая бока, и, не чуя под собой ног, кинулся прочь.
Звезде Хота было все равно. На нее наползла мелкая, клочковатая ночная туча.
Глава четвертая
Сначала она бежала, но потом пришлось перейти на шаг, потому что в боку резало, будто ножом, в горле пересохло, а дышать не получалось иначе, как со всхлипом. Самое время было упасть в траву и отдохнуть но она шла и шла, припадая на расцарапанную ногу.
Овраг остался далеко позади; до темноты она должна во что бы то ни стало выйти из леса. Выйти в поле — там он ее не догонит. Положим, у него собачий нюх, он пойдет точно по следу, он двигается, как летящий камень — но у нее преимущество долгого дня пути. Будь лес бесконечен — у нее не было бы шансов; он, вероятно, на это и рассчитывал, когда оставлял ее свободной, полностью свободной на целый день. Возможно, он не знает, что людские поселения подступают к самой опушке, что под стенами леса возделывают пшеницу, что там он будет бессилен…
Между стволами мелькнула белка. Илаза вымучено улыбнулась: здесь предел его владениям. В его царстве давно съедены белки, и птицы… И она их тоже ела. Он оставлял ей птичьи окорочка, а она пекла их и ела, потому что хотелось…
Она наступила на острый камушек, болезненно поморщилась, но не замедлила шага. Вот так, наверное, чувствует себя пущенная в цель стрела — летит и летит, и ее путь становится ее продолжением, частью ее тела. Илаза — и ее путь. Наивысший смысл жизни — идти, переставлять ноги, все вперед и вперед…
Впереди показался просвет. Она засмеялась, не веря себе: так скоро?! Так просто? Или просека? Ведущая к жилью?
Она побежала. Не обращая внимания на бьющие по лицу ветки. Будто к поясу ее привязана крепкая упругая веревка, и ее тянут вперед… Когда вообразишь себе такое — легче бежать. Легче идти. Ну… Уже… Ну…
Она по инерции прошла еще несколько шагов — и стала. Еще один овраг?! Да сколько их в этом лесу, одинаково глубоких и длинных?
Она нерешительно двинулась по краю — и увидела обломанную ветку. Дальше — еще одну; огляделась, взяв себя за лицо. Зашаталась и тяжело осела.
Водит? Водит проклятый лес, или она сама виновата, сбилась с прямой, завернула в сторону, дура, сделала круг, как деревенская девчонка в погоне за грибами?..
Солнце стояло в зените. Жестокий, маленький белый глаз.
Она стиснула зубы. Так просто она не сдастся. Теперь она будет умнее, и оставшиеся полдня не пропадут так бездарно…
Здравый смысл спросил тихонько: полдня? А почему не отдохнуть, и с новыми силами… Завтра… с утра…
Она мрачно ухмыльнулась. Паук наверняка почует неладное и спутает ее, как лошадь. С путами на ногах далеко не уйдешь…
Новый полет стрелы. Теперь она намечала впереди цель — приметный ствол дерева — и шла прямо к ней, не опасаясь, что закружит опять.
…Мама. Беспощадные раскосые глаза: не показывай, что тебе больно! Прекрати реветь, иначе на смену боли от ушиба последует куда более сильная боль — от удара. Я слишком люблю, чтобы щадить… Длинная трещина на темном комоде, бурое голубиное перо, слетевшее откуда-то на пол. Тень, падающая от высокой Адиной прически — она всегда и во всем старалась походить на мать. Но не выдержала сравнения, проиграла, призвала в судьи шелковую петлю на пояске…