10 мая Островский как бы подводит итог своим первым чувствам: «Я начинаю привыкать к деревне; я обошел почти все окрестности, познакомился кой с кем из мужиков, видел крестьянский праздник. И все это хорошо, а лучше всего природа, что за реки, что за горы, что за леса. У нас все реки текут в оврагах — так высоко это место. Наш дом стоит на высокой горе… а есть места, например деревня наша Сергеево, откуда дом наш кажется в яме, а эта деревня в четырех верстах от нас на север. На юг от нас есть, верстах в 5, деревня Высоково, из той виден почти весь Кинешемский уезд. Под этой деревней течет Меря — что это за удивительная река. Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии… А какой народ здесь» [151] . В другом месте он пишет, что здешние крестьяне полны жизни и достоинства и их характерные фигуры прямо просятся на полотно живописца.

Сначала Щелыково было только летней резиденцией семейства, но в 1851 году отец писателя окончательно переселился в деревню. Правда, он здесь долго не прожил и умер

22 февраля 1853 года. По семейному преданию, перед кончиной он попросил приподнять его на кровати, чтобы последним взглядом окинуть Щелыково: обрамленные лесами нивы, змеившиеся в кустах ольхи речки, белую Никольскую церковь на Бережках с золотым крестом. Его похоронили в ограде этой церкви.

Незадолго до смерти отец писателя завещал Щелыково своей второй жене и детям от этого брака. Детям от первого брака — братьям Александру, Михаилу и Сергею — было отдано другое имение в Солигаличском уезде Костромской губернии и два деревянных дома в Москве; в одном из этих домов проживал драматург. Однако, несмотря на раздел, Островские по-прежнему продолжали считать Щелыково своей главной семейной вотчиной.

В 1850-е годы драматург почти каждое лето наезжал в Щелыково со все возраставшей семьей. Он удрученно наблюдал, как некогда процветавшая под управлением его отца усадьба приходила в упадок. Резко сократилось количество дворовых: с двадцати восьми человек в 1852 году до девяти в 1859 году. Постепенно возникло желание выкупить Щелыково у мачехи; его разделял брат Михаил, успешно делавший административную карьеру; долгие годы он был министром государственных имуществ — в его ведении были все казенные предприятия. В 1867 году братья приобрели Щелыково в совместное пользование. Чрезвычайно дружные, они заключили между собой негласное соглашение, о котором М. Н. Островский писал брату-драматургу 9 января 1869 года: «Летом в Костроме мы совершим купчую на имя нас обоих. Но при этом мне хотелось бы сделать вот что: Щелыковым я и ты дорожим не только как приятным летним местопребыванием, но и как памятью о покойном отце. А потому, пока мы с тобой живы, мы будем владеть им сообща, но, в случае смерти одного из нас, мне хотелось бы, чтобы имение перешло всецело к одному из нас, без участия в нем наследников умершего» [152] . Но сам М. Н. Островский нарушил это соглашение. Он завещал свою долю дочери брата М. А. Шателен, которая и стала в 1901 года владелицей Щелыкова.

Главный дом усадьбы заняла семья драматурга. М. Н. Островский для своих нечастых наездов в Щелыково решил построить отдельный флигель, но его участие ограничилось лишь выдачей денег. Строительством был вынужден заниматься брат; как оно велось, видно из следующих стихотворных строк:

Этот крик о помощи из письма ближайшему приятелю, чиновнику Московской дворцовой конторы Н. А. Дубровскому. Далее жалобы в адрес строительной артели: «Они загуляли с Казанской и пили до Ильина дня, Ильин день и два дня после; на третий день явились пьяные со смирением, слезами и с новоизобретенной фразой: приползаю к стопам вашим» [153] Вскоре самому писателю стало ясно, что хозяйственной жилки у него нет; он махнул на все рукой и целиком доверился жене.

Начиная с 1868 года Островский проводил в Щелыкове четыре-пять месяцев. Больше на отдых он никуда не ездил. В первые дни он как бы отходил от московской суеты, придаваясь помещичьей лени. Писатель облекался в деревенский костюм: русская рубашка навыпуск, шаровары, сапоги, серая короткая поддевка, шляпа с короткими полями. Любимым увлечением Островского была рыбная ловля. Здесь он мог погрузиться в созерцательное отдохновение с удочкой в полную меру. Через усадьбу протекали три полные рыбой реки: быстрые, извивающиеся по оврагам Куекша и Сендега и спокойная, с красивыми берегами Мера. Добыча, как правило, была обильной; щуки, судаки, язи и более мелкая порода — окуни и ерши (их Островский называл комиссарами). В молодости он отдал дань и другой стороне сельского времяпрепровождения — охоте; птиц в округе также было великое изобилие.

Рыболовный сезон открывался в Щелыкове своеобразным ритуалом, о котором со слов самого Островского рассказывает его секретарь Н. А. Кропачев: «Когда задумывалось ловить в Мере рыбу сетью, в Щелыкове заведено было так: первым на телеге едет «морской министр». «Министр» этот не кто иной, как псаломщик из соседнего села Бережков Иван Иванович в подряснике и широкополой шляпе, из-под которой, как крысий хвостик, торчит тонкая косичка. «Морским министром» он назван потому, что был руководителем и распорядителем всей охоты вообще. За «министром» едут гости и семейство Александра Николаевича. На облюбованном для ловли месте раскидываются шатры. Начинается лов. Первым лезет в воду «морской министр», направляя сеть; за ним крестьяне в рубахах и портах; иначе нельзя, потому что есть дамское общество. Вода в Мере до того холодна, что, несмотря на самый знойный день, ловцов прошибает «цыганский пот», то есть по выходе из воды зуб на зуб не попадает от дрожи. На берегу для ловцов уже все готово: пироги, закуска и в изобилии водка» [154] .

Много радости доставляла Островскому и «третья охота» в изобилующих грибами окрестностях Щелыкова. Дочь писателя М. А. Шателен вспоминает: «Папа очень любил бывать в Ивановском и Грибовнике, причем обычно брал нас, детей, с собой. Вызывали восхищение росшие там стройные мачтовые ели, громадные вековые сосны. Бывало, мы с братьями возьмемся за руки и станем вокруг какой-нибудь толстой сосны, так как втроем ее едва обхватывали… Бывало, папа, очень любивший грибные походы, соберется с нами в Грибовник. На телегу накладывалось несколько пустых бельевых корзин, да у нас у всех по корзинке. Часа через три после приезда в лес наши бельевые корзины оказывались полными, и мы двигались в обратный путь, а придя домой, папа, довольный, оживленный, окруженный нами, гордо докладывал маме о количестве собранных грибов» [155] .