Итак, теперь мой путь Лежач на Урал. Утром нам предстояло прибыть на железнодорожную станцию Новосокольники. Еще на подходе к ней мы наблюдали сильнейшую бомбардировку станции немецкими самолетами. Когда мы подошли ближе, то стали свидетелями прискорбного зрелища. Все станционные Постройки были разбиты, железнодорожные пути искорежены, а остатки искромсанных вагонов застилали все вокруг. Ко всему прочему выяснилось, что ночью в Новосоколышках остановился эшелон с военнопленными. Когда началась бомбежка, одна из бомб попала в их вагон. Выскочившие оттуда немцы стали разбегаться во все стороны, открывая попутно запоры остальных вагонов. Словом, сотни вражеских солдат в панике метались по станции. Увидев такую картину, молоденькие девчата из располагавшегося в Новосокольниках зенитного дивизиона тоже запаниковали и приняли немецких солдат за парашютистов-десантников. Последовала команда: «Прямой наводкой — огонь!». Словом, их меткие залпы довершили картину страшного хаоса, Начало которому положили воздушные асы врага.

Мы ходили по разбитым путям и понимали, что отъезд на Урал несколько задерживается. А встречавшиеся нам зенитчицы смущенно улыбались, слушая издевательские подковырки будущих танкистов.

Спустя несколько дней мы все же добрались до цели и начали обучение в качестве курсантов ЧТТУ. Не стану описывать подробности пребывания в этом знаменитом училище.

Но об одной примечательной истории умолчать не смею. Впрочем, поскольку я уже описывал ее в газете «Деловой мир» от 26 сентября 1992 года, позволю себе полностью процитировать свою статью. На мой взгляд, она заслуживает внимания.

«Это было почти полвека назад. И осталось, наверное, уже немного очевидцев тех далеких событий, что случились в Челябинске в морозном январе сорок пятого года.

ЧТТУ. Эта аббревиатура в годы войны без затей расшифровывалась любым местным жителем. Благодаря эвакуированному из Ленинграда Кировскому заводу, город получил в народе меткое название — Танкоград. Завод делал танки, а курсанты ЧТТУ — Челябинского танкотехнического училища — обретали практику вождения, помогали обкатывать грозную технику и представлять ее военпредам. После учебы свежеиспеченные младшие лейтенанты получали новые танки, грузили их на эшелоны и устремлялись на полыхающие огнем поля сражений самой кровавой войны.

В отличие от других училищ, дислоцированных в городе, ЧТТУ пополнялось кадрами, закаленными в горниле войны. Многие из нас уже успели побывать после ранений в госпиталях, получить боевые награды. Словом, народ был тертый.

Курсанты-танкисты несли на городских улицах патрульную службу, помогали правоохранительным органам бороться с бандитами, ворами, спекулянтами и прочей нечистью. Это, несомненно, прибавляло нам авторитета среди горожан. Особым успехом лихие танкисты пользовались у женского населения Челябинска. По праздникам во время парадов, когда к гостевым трибунам на улице Кирова подходила колонна ЧТТУ, ее встречали громкими возгласами ликования.

Начинался сорок пятый год. На западе еще гремела канонада. Еще гибли наши боевые товарищи. Да и многим из нас предстояло возвращение на фронт. Страшный жребий войны еще готовил кому-то свой кровавый приговор. Но предчувствие победы уже витало над землей. И хотя стояли в Челябинске суровые уральские морозы, запах победной весны становился все ощутимее.

«Тревога!» — этот сигнал мгновенно оборвал сон задолго до рассвета. Застегивая на ходу одежду, мы высыпали во двор училища. Прошедший суровую школу войны и потерявший на ней руку начальник училища генерал Казаков принимает рапорт и обращается к нам. Он говорит о чрезвычайной важности и секретности предстоящей операции. «Вас в строю ровно сто человек! Все бывшие фронтовики, все коммунисты! Ни одна душа не должна знать, где вы были и что вы делали!»

Ночной морозный воздух разрезает короткая команда, и наша сотня минует КПП. Мы шагаем по пустынным заснеженным улицам. Город, забывшийся от тяжелого, изнурительного труда, недоедания и холода, погружен в тревожный сон. Наши шаги гулко стреляют в сонную тишину. Колючая снежная крупа, подгоняемая порывами ветра, больно жалит лицо, лезет за воротник шинели. Куда нас ведут? Почему все так таинственно?

Городские постройки начинают вытесняться маленькими кособокими домиками. Из-под ворот лениво тявкают разбуженные нами собаки. На пустынной тихой улочке следует короткая, как выстрел, команда: «Стой!». Мы замираем перед высоким забором, поверх которого вьется колючая проволока. Открываются массивные ворота, и под пристальным досмотром пересчитывающих нас часовых мы проходим во двор. Сопровождавшие нас командиры, в их числе старшина нашей второй роты Помазанов, остаются по другую сторону забора — конспирация!

Осматриваемся. Перед нами невзрачное одноэтажное строение, увенчанное высокой металлической трубой. Без нее здание можно было бы принять за пакгауз. Труба же придает ему сходство с городской баней. Озабоченный кладовщик, хмурый мужчина лет пятидесяти с бледным дистрофичным лицом, под неусыпными взорами офицеров охраны срывает пломбы и открывает тяжелые металлические двери. Потом этот кладовщик будет уверять нас, что проработал здесь почти три года, но внутри склада не был ни разу. И даже не догадывался, что в нем хранится. В его обязанности входила лишь проверка целостности замков и их пломбировки.

Мы входим в помещение, начальником которого, как узнали позже, был генерал госбезопасности. На цементном полу колодцами высотою в шесть венцов уложены какие-то слитки. На поверхности каждого выбита эллипсовидная печать «Аффинажзолото «Москва». Отдельно крупными цифрами с точностью до грамма обозначен вес. В среднем по тридцать килограммов каждый кирпичик! «Золото!» — зловещим шепотом роняет кто-то. Золото, горы золота!

Под тяжестью золотых венцов в цементном полу отпечатались глубокие вмятины. П-образный склад тянется на десятки метров. Сколько же несметного добра здесь хранится? Никто не может ответить на этот вопрос. Экскурсовода здесь, разумеется, нет. Кладовщик ошалело рассматривает «подведомственное» ему богатство.