"…В мире есть много людей, которым важно быть там, где есть преступление, и совершенно не важно, по какую сторону закона, то есть любой полицейский мог бы стать преступником и любой преступник может в конце концов оказаться полицейским."
Aspice nudatas, barbara terra, nates.
(Смотри, варварская страна, на мои голые ягодицы.)
Ветер щекочет меня в паху и под мышками, и я бегу босиком по сырому полю, расставив руки, покачивая ими, как самолет крыльями. За мной, спотыкаясь, спешат вооруженные шерстяными одеялами полицейские… Но я и не думал убегать! Добежав до противоположной кромки поля, останавливаюсь под оглушительный рев трибун. Все приветствуют меня, и я вскидываю обе руки в ответном привете…
Раньше, когда меня забирали, то отвозили в участок, били, а потом отпускали. Не могу сказать, что такое обращение доставляло мне удовольствие, но, поскольку к боли я не прислушиваюсь, такой «процессуальный порядок» меня вполне устраивал.
На этот раз все иначе: меня не бьют, напротив, со мной обходительны и держат не в участке, а в тюрьме.
Тюрьма намного лучше приспособлена для длительного пребывания свободного человека. Здесь все устроено с особой тщательностью. Никогда раньше я не задумывался о том, какое внимание уделяет наше общество обустройству пенитенциарных учреждений, но, как только здесь оказался, понял, насколько важен этот государственный институт, не то что какая-нибудь перинатальная больничка. Нет! Здесь во всем чувствуется забота. Самой малозначительной мелочи здесь уделено внимание, все устроено с любовью, совсем как в доме бездетной пары, где все внимание отдано мебели.
Теперь меня в сопровождении констебля водят на допросы. Раньше я не удостаивался такой чести. В допросах есть что-то торжественное, они внушают уважение, которое, впрочем, обязаны внушать государственные институты. Я понял это только здесь и сразу же проникся уважением к тюрьме.
И подумал, что, если здесь все устроено так прочно и надежно, мне необходимо подчиниться. Я так и сказал с порога детективу: «Я исполнен почтения», — и склонил голову, чтобы у того не осталось сомнения в искренности моих слов.
Однако он даже не поднял головы. Он возился с какой-то машиной, и на мгновение мне показалось, что это идет вразрез с торжественностью момента. Но мне это только показалось, ведь все, что происходит здесь, любая, даже кажущаяся нелепостью мелочь, есть часть работы государства. Подумав так, я расправил плечи и произнес: «Боже, храни королеву!»
На этот раз детектив поднял глаза. Он не стал записывать мое заявление, а вместо этого, стуча пальцами по клавишам и, похоже, в половине случаев не попадая на нужные, записал общие факты моей биографии — место, дату рождения, пол, адрес и так далее. То, с какой невозмутимостью он производил все эти действия, окончательно убедило меня в том, что все, что здесь ни делается, исполнено непреложного смысла, и я постарался придать своему лицу подобающее случаю торжественное выражение.
Затем начался допрос. Детектив предварил его разъяснениями, которые я выслушал с интересом, хотя, признаться, ничего в них не понял.
Вопросы в основном касались моей акции на стадионе. Детектив обстоятельно записывал все, что я ему говорил, поэтому я не смог удержаться и придумывал все новые и новые подробности того, как пришел на стадион, как потом сидел на трибуне, выбирая момент, чтобы скинуть одежду, как проскочил на поле и побежал под рев трибун.
Потом детектив спросил, не было ли у меня сообщника, что окончательно убедило меня в том, что мы упускаем что-то важное.
— Я разделяю восторг, который испытывают люди при виде спортсменов, — сказал я, — именно демонстрация физического совершенства была моей целью!
Детектив поморщился. Я встал.
Не знаю почему, но мне захотелось встать. Это, наверное, естественная реакция на присутствие рядом человека, облеченного властью. Некоторым в таких случаях, вероятно, хочется пасть ниц, но у меня такого желания не возникло, мне захотелось встать.
— Сядьте, — сказал детектив и вновь застучал клавишами; его машинка вызывала у него какой-то нездоровый, даже интимный интерес.
Я сел на краешек закрепленного намертво стула; мне все еще казалось, что эта ситуация требует особых слов, и я, как можно торжественней, произнес:
— Атрибуты государственной власти не могут рассматриваться как пережиток, что свойственно некоторым странам, где судьи не носят мантий. Я убежденный сторонник монархии и считаю, что она — гарантия сохранения нашей государственности и прочная защита от анархии!
Не знаю почему, но все, что мне казалось важным, детектив не записывал.
— Перечислите все акты эксгибиционизма, которые вы совершили за последние три года, — попросил он меня дежурным тоном.
Вопрос удивил меня, но тут вдруг в голову мне пришло вот что: тон детектива может быть обманом, а образ его действий — не соответствовать данным ему инструкциям.
Я разволновался.
— У вас есть соответствующие инструкции? — спросил я детектива.
Он не ответил. Я занервничал еще больше; понимает ли детектив всю важность порученного ему дела и ту степень ответственности, которая возлагается на него в связи с этим расследованием? Успел ли он получить директивы руководства и позволяет ли ему высота его положения вести мое дело?