– Ах. Быть не может.

– Я прибыл в Силезию, – Урбан Горн проигнорировал иронию, – для личной мести. Тебе интересно, о ком речь? Скажу: о Конраде, епископе Вроцлава. Разве это не странное стечение обстоятельств? Ведь и ты, Гжегож, с епископом на ножах. Как говорит пословица? Враг моего врага…

– Горн, – инквизитор нацелил в него кость из утиного бедра. – Давай договоримся. Мои распри с епископом – это мое личное дело. Но епископ – это наивысшая церковная инстанция в Силезии, опора стабильности и гарант порядка. Удар, направленный в епископа, – это удар по порядку, ты меня в это не втянешь. Даже не пробуй. Мне известно, что ты лично имеешь к епископу. Я исследовал, представь себе, дело свидницких бегинок, знаю документы процесса и доклад о казни твоей матери. Сочувствовать тебе я могу, но соучаствовать не буду. Тем более, что я не до конца уверен в твоих мотивах. Ты убеждаешь меня, что тобой руководят личные побуждения, что дело в личных счетах, что именно с этой целью ты прибыл в Силезию с наемниками. А для меня ты был, есть и останешься гуситским шпионом, работаешь в пользу наших врагов. Ты приехал не для идеи улучшения мира? Не ради Гуса, не против ошибок, перегибов и коррупции Рима? Не по глубокому убеждению о необходимости реформы in capite et in membris? Это приватное дело, личная месть? Для меня нет никакой разницы. Так как нет разницы для голодающих нищих, которых я видел в пути, сидящих на руинах и пепелищах сел. Это ты спалил эти села, Урбан Горн, ты обрек этих людей на нужду и голодную смерть.

– Идет война, – гордо ответил Горн. – А война, прости за банальность, вещь жестокая. Не играй на моих чувствах, Гжегож. Я тоже мог бы показать тебе сожженные селения под Находом и Броумовом, тамошних искалеченных людей, пепелища и могилы убитых, которыми обозначены пути католических крестовых походов!

– Я простил одну банальность – о войне. Не засыпай меня следующими.

– Взаимно.

Какоето время они молчали. Наконец Горн швырнул собаке остатки утки, схватил бокал и залпом выпил его.

– Оставим, – он со стуком поставил бокал, – на минуту епископа и благо Церкви. А что ты скажешь о Грелленорте? Моей целью был не вроцлавский епископ, я отдаю себе отчет, что это чуть высоковато для меня, куда мне с мотыгой на солнце. Целью моего нападения должен был быть овеянный тайной замок Сенсенберг, убежище Грелленорта. Место, в котором это епископское исчадие хулит Бога, занимается черной магией и некромантией, где он варит отравы, яды и одурманивающие декокты, куда призывает чертей и демонов. Откуда высылает своих Всадников на террористические акты, приказывая убивать мирных жителей. Разъясни мне, инквизитор, как это так? Можно ли нападение на такое место расценивать как агрессию против Церкви? А может, правду говорят, что для Рима цель оправдывает средства, что для борьбы со свободной мыслью, ересью и реформаторскими движениями можно припрячь и использовать всё, в том числе и черную магию?

Теперь пришла очередь Гжегожа Гейнче долго помолчать. Парсифаль, хоть и понимал с пятого на десятое, впился взглядом в его лицо. Он видел, как желваки инквизитора заиграли, как заблестели глаза, а рот приготовился ответить.

– Я знаю, где находится замок Сенсенберг, – опередил его Урбан Горн. – И как туда попасть.

– Черные Всадники, – отозвался де Кассель, – убили Альбрехта Барта из Карчина, он был моим другом. Что касается меня, то я готов…

– Не впутывайся в это, Эгберт, – резко оборвал его инквизитор. – Пожалуйста.

Хозяин Копаньца кашлянул, нервно потер ладони. Гжегож Гейнче молча кивнул, давая знак, чтобы Горн продолжал говорить.

– Второго такого случая, – сказал Горн, – больше не будет.

Гейнче молчал, приложив ладони ко лбу, так, чтобы скрыть глаза.

– Грелленорта, – продолжал дальше гуситский шпион, – в Сенсенберге нет. С большинством своих головорезов он поехал на лужицкое пограничье, охотиться на нашего общего знакомого, медика Рейнмара из Белявы. Потому что он узнал, что Рейневан…

Инквизитор отвел ладонь от своего лба. Горн замолчал под его взглядом.

– Да, – откашлялся он. – Признаю. Это благодаря мне Грелленорт проведал о Рейневане. Это я сделал так…

– Мы уже знаем, – перебил Гейнче, – что ты сделал.

– Рейневан выпутается… Он всегда выпутывается…

– Ближе к делу, Горн.

– В Сенсенберге осталось всего несколько Всадников. Объединенными силами мы справимся с ними вмиг. И спалим это змеиное гнездо, очаг зла. Лишим Грелленорта его логова, центра террора, чернокнижной базы, источника гашш’иша и других наркотиков. Посеем сомнения и страх среди его Всадников. Ускорим его крах.

– Ха! – Эгберт де Кассель потер ладони, посмотрел на инквизитора, промолчал.

– Недавно, – медленно начал Гжегож Гейнче, – я встретился с точкой зрения, что терроризм является злом и ведет в никуда. Это не подлежит сомнению. Существует, однако, одна вещь, хуже терроризма: методы борьбы и с ним.

Долго царила тишина.

– Что ж, – заговорил наконец инквизитор. – Ad majorem Dei gloriam, цель оправдывает средства… Так что вперед на Сенсенберг. Viribus unitis [222] … Стой, стой, спокойнее, куда ты, Горн? Я не закончил мысль. Мы заключаем перемирие, будем действовать сообща. Но при определенных условиях.

– Слушаю.

– Не желая назвать наше перемирие хрупким, назову его временным. Ты еще не свободен, я хочу после Сенсенберга с тобой поговорить. Обменяться информацией. И установить объем… взаимных услуг… В будущем.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты хорошо знаешь, что. Ты чтото дашь, я чтото дам. Чтобы нам лучше и уютнее говорилось, я обособлю тебя. Не в тюрьме. В монастыре.

– Коль так, – улыбнулся Урбан Горн, – то, пожалуйста, в женском. Например, в том, в котором ты держишь невесту Рейневана.