Она подошла к голограмме, стала рядом и склонила голову набок:

— Так кого бы ты выбрал, ее или меня?

— Мне не нравится эта шутка, по-моему, она не смешная, — ответил я сухо.

Ее не смутил мой тон, она, помахав мне рукой, с веселым смехом сунула руку внутрь голограммы, и ее кисть исчезла, будто проглоченная пухлым бедром чудища. Полине же этого показалось мало: она шагнула в сторону и наполовину вдвинулась внутрь изображения.

Зрелище вышло невыносимо омерзительное: от цветущей Полины осталась лишь половина — один глаз, одна грудь, одно крепкое, безупречной формы, колено — половина прекрасной женщины, сросшаяся с вульгарной химерой похоти. Мне вспомнились тошнотворные кадры из фильма якобы про «Ад» Данте, где гигантские слизняки и скорпионы сначала трахались с грешниками, а затем с ними срастались в одно целое.

— Перестань, пожалуйста, отойди в сторону, — попросил я тихо, чувствуя, что сейчас вылезет Крокодил.

— Извини, — она торопливо подошла и взяла меня за руку, — я не учла, что ты видишь ее в первый раз… и еще — твоего отношения ко мне. Я польщена.

Передо мной вдруг словно раскрылась пропасть: только сейчас, и притом внезапно, я осознал, насколько она мне дорога. Меня кольнул необъяснимый ужас, и это, конечно, от нее не укрылось.

— Ты что? Что с тобой? Все будет хорошо, поверь мне. — Стараясь успокоить меня, она гладила мое плечо и руку, но в ее глазах на ничтожную долю секунды мелькнула такая тоска, что избавиться от неприятного беспокойства мне не удалось.

— Это реконструкция зрительного образа из эротического сна. Проснувшись, респондент утверждал, что видел во сне соблазнительную обнаженную женщину без каких-либо изъянов тела. Представь себе: девяносто процентов мужчин, которые утверждают, что видели во сне прекрасную обнаженную женщину, на самом деле видят отдельные части тела или некоторые их комбинации.

От ее лекторского тона мне все более становилось не по себе, это сбивало ее с толку, и она попыталась перейти на более оживленные интонации:

— Согласись, это забавно: человеку казалось, он видит во сне просто женщину, а его мозг создал эротическую скульптуру, подлинный сюр.

— А по-моему, это порнуха, — я не мог уже справиться с раздражением, — самая низкосортная порнуха. Похоть, и ничего, кроме похоти.

— Это верно, — она удивленно нахмурила брови, — но рассуди: если некое создание воображения в совершенстве выражает некое состояние — в данном случае похоть — то это в любом случае произведение искусства.

Знаешь что, перестань трахать мне мозги этой херней!

— Не дичай. — Она посмотрела на меня, как дрессировщик на медведя, и крепко сжала мою руку.

— Я восхищаюсь: ты научился очеловечиваться за доли секунды.

— Извини все-таки.

— Никаких «извини», я в восторге. Ладно. Теперь тебе понятно, почему я такая? — Она провела ладонями по своим грудям и бедрам. — Я ведь уже говорила, восстановительная программа создается из множества первичных гипнограмм, то есть записей конкретных снов. И когда речь идет о фактуре женского тела, весь исходный материал — сны эротические, — в ее глазах блеснуло озорство, — так уж повелось с библейских времен: какова глина, такова и женщина.

— Сентенция столь же изящная, сколь и кощунственная.

В ответ она рассмеялась:

— Копируешь мою манеру выставлять оценки за мысли? А мои ты еще не читаешь? В конце концов, все на свете взаимно… Еще гипнограммы смотреть будешь? Другие менее эффектны, хотя есть и курьезные.

— Если тебя это не огорчит, я воздержусь.

— Отлично, тогда я все это выключу. — Она принялась методично щелкать выключателями, и после первого же щелчка химера похоти растворилась в воздухе.

— Скажи, а другие… из этой глины… кроме тебя, существуют?

Этот достаточно невинный вопрос вызвал у нее эйфорическое веселье.

— Существуют! О да, существуют!.. Было еще двое. Одна тотчас вышла замуж за финского судовладельца и повезла экстракт русской эротики на Север. А вторая просто исчезла. Но потом в Москве, в газетном киоске, мы увидели фотографию суперзвезды стриптиз-бара, — ее одолел новый приступ смеха, — это была наша продукция!

Отсмеявшись, она взяла меня под руку: