Илларион с трудом преодолел последний отрезок крутой тропы, ведущей от Днепра в пещерку, опустился на приступок и вытер с лица пот. По телу растекалась неодолимая усталость, сердце билось неуверенными, прерывистыми толчками. Хотелось закрыть глаза, ничком лечь на землю и ни о чем не думать. Телесная слабость неизбежна в старости, ему же стукнуло семьдесят пять лет – возраст, до которого мало кто доживает на киевской земле. А вот он дожил с Божьей помощью, хотя испытал на своем веку немало. Свою пещерку Илларион выкопал давным-давно, еще будучи пресвитером церкви Святых Апостолов в Берестове. В ту пору молодой священник время от времени уединялся в этом убежище, чтобы обдумать накопившееся на душе, связать вместе мысли о жизни и о Боге. Здесь, в стороне от людей, было написано его «Слово о законе и благодати». Потом его призвали для больших дел, но, словно по Высшему промыслу, вокруг пещерки стали множиться обители новых затворников, и в летошний год великий князь распорядился строить над ними церковь, чтобы образовать монастырь. А Илларион в конце пути снова вернулся в пещерку завершать отпущенное ему земное время.

Старик смотрел на речные просторы, такие привычные и знакомые его зрению. Вон там, неподалеку, он много лет окормлял православных христиан, был замечен Ярославом Мудрым, и по его воле стал первым русским митрополитом Киевским. В ту пору отошел к Господу митрополит Феопемпт, и великий князь не стал дожидаться его преемника из Константинополя. Он был обижен на греков за коварное нападение на Русь тремя годами ранее и за издевательства над русскими пленными. Видно, дал себе слово Ярослав не забыть Византии ее жестокости, когда увидел восемьсот своих воинов, возвращенных из плена с выколотыми глазами.

Годы, проведенные вместе с Ярославом, стали главными в жизни преподобного. Он увидел Русь с высоты княжеского престола, потому что стоял рядом с правителем и был его духовником. Великий князь доверял ему свои печали и искушения, а Илларион поддерживал его в их преодолении, в очищении души от темных соблазнов и злых помыслов, ободрял на собирание сил для неустанной работы. Четыре года назад Ярослав почил в бозе, и жизнь митрополита переменилась. На престол взошел старший сын князя, Изяслав, человек добрый, но не сильный. Держава стала слабеть, и Константинополь, воспользовавшись этим, как и в прежние времена прислал в Киев своего предстоятеля, грека Ефрема. Иллариону же настало время отойти от дел земных и приготовиться к переходу в Царствие Небесное, привести в порядок свои мысли и записи. Ухода его в схиму никто не хотел. Не водилось такого обычая за митрополитами, да и слава его была велика. «Слово о законе и благодати» читал каждый грамотный русич, а неустанные проповеди смягчали сердца и сеяли добро среди славянских племен, укрепляли понимание того, что все они – один корень.

Но все это позади. Старец чуял приближение своего ухода и томился ощущением незавершенности главных трудов жизни. В чем оно должно быть, это завершение? Не в осмыслении ли еще не понятого? Ведь не понято так много из увиденного и пережитого! Может быть, самое сокровенное оставалось пока закрытым для Иллариона и надо успеть открыть его?

Ведь до сих пор нет ответа, отчего Господь сподобил русские племена своей верой?

Илларион вытянул на желтеющей траве натруженные ноги, прислонился спиной к дверному косяку и окинул взором днепровские дали. Торжественная и могучая музыка поднялась на дне его души, и душа его наполнилась теплым светом от этой неповторимой красоты. Словно звучит сладкоголосая бандура, рассылая свои звуки во все стороны света. Голубое небо целуется с прозрачными водами Днепра, золотыми ярусами нисходят к реке осенние леса, отражают солнечные лучи колокольни киевских храмов на высоком берегу.

Он любил свой край тихой и бездонной любовью отшельника. Любовью, которая помогает дышать и слышать счастливый стук сердца, будто являющегося частичкой этого прекрасного бытия. Может быть, Господь подарил нам свою веру потому, что мы умеем любить? Каков бы ни был русский человек плох и греховен, любить он может как никто другой. А это очень важно. Не умеющий любить жизнь, не полюбит и Господа и однажды предаст его. Словно гулкий бубен ударил в голове монаха: «Постой, раб Божий, – подумал Илларион, – не слишком ли высокого мнения ты о способности русских любить, не говорит ли в тебе гордыня? Уж так ли они превосходят своей сердечной добродетелью другие народы? Ты ли не видел в своей долгой жизни совсем обратного поведения русского человека?» Илларион закрыл глаза, углубился в воспоминания и обратился к тому дню, когда все начиналось. Тогда, семьдесят лет назад, здесь, на краю откоса стояли языческие идолища. Посреди возвышался огромный Перун с серебряной головой и золотыми усами, а вокруг торчали Даждьбог, Стрибог, Симаргл и Макоша. Все они появились здесь по указам князя Владимира, отмечавшего таким образом победы над камичами, радимичами, камскими болгарами и другим неприятелем. Земля вокруг этих языческих богов осквернялась не только кровью животных. Было в обычае русов и убиение людей для ублажения злых духов.

В день Крещения он был пятилетним мальчиком, но хорошо запомнил эту картину. Вон там, на возвышении, сидели на конях князь Владимир и его молодая жена в окружении дружинников. Владимир собрал народ на берегу Днепра для крещения – не приказом, а просьбой собрал, сказав лишь: «Кто сюда не придет – тот не друг мне». И пришел весь Киев, и велел он своим воинам рубить идолища. А огромного деревянного Перуна привязали к лошадям, таскали по земле и избивали дубинами.

Кое у кого из княжеских приближенных, наверное, екнуло тогда сердечко: глумиться над языческими божествами на глазах у язычников – дело опасное. Киевляне – люди вольные. Взбунтуются – много будет крови. Но не таков был Владимир, чтобы от своих решений отступать. И оцепенело смотрели горожане, как разлетаются в щепки их боги под топорами княжьих людей, как неколебимо грозен сидит князь на своем коне, созерцая эту расправу и держа в руке тонкую ладошку жены, с которой венчался в церкви, построенной его бабкой, княгиней Ольгой.

А потом, когда изрубили идолищ, издал он клич, призвал креститься водою в Днепре, и народ пошел в воду. Как будто не были они язычниками, как будто не поклонялись всю жизнь загробным духам. Пошли в воду, славя Христа. Ступил тогда в воду и Илларион, не зная, какая дорога ждет его, начиная с этого шага.

Что же это было такое? Какие чувства руководили Владимиром в этот момент? Ведь не жажда власти и не себялюбие были этими чувствами, потому что истинное христианство накладывает на человека самоограничения и самоуничижение перед господом, которые никак не сочетаются с жаждой обладания земными прелестями. Значит, понял князь объединяющую силу этой веры и сделал решительный шаг, не смотря ни на что. И не было в его душе никакой другой причины, кроме любви к своей земле. Из этой любви воспылает любовь к Христу и начнет Русь свое быстрое и целебное преображение.

Посетив Византию и изучив христианскую историю, Илларион узнал, как трудно зажигалась искра христианства в Римской империи, как долго прятались первые христиане в катакомбах, как мученически кончали жизнь тысячи проповедников, и как проросло на ниве этой борьбы латинство, само заболевшее недостатком Благодати.

Здесь же все было по-другому. Православие, как весенняя оттепель, быстро распространилось по славянским землям, достигнув даже труднодоступных северных пределов. Каков же замысел Господа, с такой поразительной быстротой открывшего перед славянскими язычниками свои тайны? Если великость и нетронутость славянского пространства, его девственный сон и неиспорченная способность любить привели к тому, что оно удостоилось этой благости, то как удержать ее в этом беснующемся мире, как держать ответ за нее? По плечу ли это нам…?»