– Олег Остапенко, член зарубежной секции общества «Мемориал», – протягивая руку вышедшему из-за стола навстречу гостям директору, отрекомендовался один из троих, парень с рыжеватыми волнистыми волосами.

– Никитин, – назвался директор. – Очень приятно видеть вас в наших краях…

– Юрий Саженев, корреспондент пресс-клуба «Мемориала», и Мечислав Святковский, наш гость из Польши, – представил директору леспромхоза своих спутников Остапенко.

– Да-да, мне о вас звонили дважды. – Директор помолчал. В доказательство своей осведомленности прибавил: – Поляк – студент Краковского университета и председатель комитета «Вольная Польша».

– Так, – подтвердил Остапенко.

– Мой отец был ранен при освобождении Польши. Как раз на подступах к Кракову, – сказал директор. – Так что не совсем чужая для меня страна. Переведите студенту.

– Ну нужно, – с едва уловимым акцентом сказал Святковский. – Я знаю русский, пан директор. И для меня Сибирь тоже не совсем чужая страна.

– У Мечислава родственники погибли в этих местах. Полвека назад, – сказал Остапенко.

– Да, тут до войны и в войну жили поляки. На кордоне Сушняки, – подтвердил директор леспромхоза. – Я, правда, мало знаю об этом, совсем не знал, пока в газете не написали недавно.

– А кто знает хорошо? – спросил Остапенко.

– Игнатьев, технорук наш. Он и рассказывал о поляках журналисту из области. Вы садитесь, я сейчас приглашу Игнатьева. – Директор взялся за телефонную трубку.

– Секунду, – включился в разговор корреспондент пресс-клуба «Мемориала». – Технорук был очевидцем?

– Какой очевидец! Ему пятидесяти еще нет.

– Тогда не нужно. Он все рассказал. – Из «дипломата» Саженев извлек темно-коричневую папку, кожаную обложку которой украшали вытисненные золотом надписи на русском и польском языках: название комитета – «Свободная Польша» – и ниже двуглавый орел. В папке были всего две аккуратно подклеенные вырезки из газет.

– Вот. Статья в вашей областной газете и ее перевод в варшавском «Вечере».

– Интересно. – Директор подержал папку, разглядывая статью на чужом языке. – Даже перевели.

– Да. Наша цель – тоже написать об этом. Но более подробно, – сказал Остапенко. – С кем еще можно поговорить о поляках?

– Лесопунктовские старожилы в Сушняках должны помнить. Бараки стояли около Сушняков.

– Сушняки – это далеко?

– Пятьдесят километров по узкоколейке.

– А когда можно туда уехать?

– Да как захотите. Хоть сегодня. Сейчас пообедаем, и можно ехать. Я провожу вас в лесопункт.

Молодой поляк после этих слов директора заговорил на родном языке, обращаясь к Саженеву.

– Мечислав сказал, что ему было бы неприятно обидеть вас, – перевел Саженев директору леспромхоза, – но он опасается, что, если мы приедем в Сушняки в сопровождении начальства, люди не так свободно будут чувствовать себя, искренних разговоров может не получиться.

– Хорошо, как вам удобнее, – пожал плечами Никитин.

– Но это без обиды?

– Конечно. Пообедать вместе со мной, надеюсь, не откажетесь?

– Спасибо, пан директор, – Мечислав улыбнулся. – С удовольствием.

3

– Да читал я ее, – отмахнулся от газеты одинокий старик-вдовец Григорьев, в прошлом лесоруб. Он был четвертым из сушняковских старожилов, в избу которого вошли приехавшие издалека в глухую таежную деревеньку гости. – В ней про поляков половина не сказана, а половина – неправда.

– Как так? – спросил Остапенко.

– Так. Не весной их привезли, а летом. Шиповник вовсю цвел. Из области никто из сотрудников НКВД не приезжал. Они еще уехать не успели, когда это случилось.

– Что случилось?

– Ну, забастовка на узкоколейке или как хочешь называй. Один из поляков, лысоватый, щуплый такой и с золотыми фиксами, Вацлавом звали, поднялся на пустую платформу: «Мы, – говорит, – не пленные, а беженцы из другой страны. Не обязаны подчиняться всем законам вашего государства. А с нами как с рабами, как с быдлом обращаются». После этого поляки бросили работу, пришли в Сушняки, и Вацлав говорил то же самое.

– Вы были очевидцем? – спросил Мечислав.

– Да там вся деревня была.

– А что сотрудники из органов?

– Не вмешивались. Их мало было. Вызвали подмогу из зональной комендатуры и наблюдали.

– А дальше?

– Дальше… – Григорьев сделал глубокую затяжку папиросой, выдохнул: – Дальше расстреляли их всех. В Староармачевском бору.

– Это точно?

– Куда точней. – Григорьев невесело усмехнулся. – На глазах у отца. Он лесным объездчиком был. Как раз в это время по бору проезжал. Ясное дело, его не видели…