Жора трясущимися руками свернул цигарку, прикурил.

– Через сутки собрали, что могли, тыловиков в строй поставили, и снова вперед. Тут я не скажу, сколько в живых осталось. Мало, очень мало. Мне повезло: угодил под пулеметную очередь шагах в семидесяти от исходной позиции. С перебитой ногой дополз, а там меня санитары подобрали. Два с половиной месяца в госпитале пролежал. Если бы не санбаты и госпитали, давно бы убили. Я как-то посчитал: из семи месяцев в армии я четыре с лишним после ранений лечился. У пехотинца жизнь короче, чем воробьиный нос.

– А надо мной издеваешься, – обиженно заметил Костя. – Кривой, уродливый, девки меня стороной обходить будут.

– Может, завидую, – вырвалось у Жорки. – Войне конца-края не видно. Вряд ли выживу я, вот и несу всякую чушь.

– Нельзя так рассуждать. Ты ведь уже заранее себя похоронил.

– Привык. За три раза башку отбили, на все наплевать. Детей только жалко.

Меня отыскал Саня Назаров. Он уже выздоравливал, готовился к выписке. Поболтали с ним о том, о сем, вспомнили роту, ребят.

Мне за две недели уже порядком надоело в санбате. Погода стояла собачья: дождь со снегом, ветер, никуда не выйдешь. Процедуры да бесконечная трепотня.

Имелась и другая причина. Не могу точно вспомнить название моего лечебного отделения. Но лежать в нем было тяжко. В соседней палатке раненные в руки – ноги лечились. Там тоже веселого мало, многие с ампутациями, то рука, то нога отрезана.

А у нас с ранениями головы и контузиями лежали. Людей умирало много. Пожалуй, больше, чем в любом другом отделении. И это сильно действовало на нервы. Вдруг следующий ты будешь? С головой не шутят, любой удар неизвестно чем закончится.

Через две койки от меня лежал парень, вроде целый – и ран нет. Но контузия – штука коварная. Однажды поднялся среди ночи шум, сестры, врачи бегают. А это тот бедолага умирает. Он до этого и ел нормально, и ходил потихоньку. Вдруг скрутило его, сознание потерял, унесли в изолятор, а к вечеру концы отдал.

Привозили ребят с пулевыми ранениями в голову. Некоторых держали, чтобы окрепли немного, а затем в госпиталь переводили. Другие операции не подлежали. Пуля или осколок в глубине мозга – как извлечешь? Вот и умирали один за другим. Да и те, кого в госпиталь отправляли, по слухам, тоже в большинстве долго не жили.

Ясно, что в такой обстановке не очень-то лежать хочется. А тут еще Костя хиреть начал. Я это как-то мимо пропустил. Жорка встречался с одной местной девкой, пообещал меня с подругой познакомить. Ну, я и загорелся.

Георгий – мужик себе на уме. Постарше, похитрей нас. Вполне бы обошелся без напарника. Но в один из дней в санбат явился капитан из финчасти и выдал раненым жалованье.

Я получил тысячу с лишним рублей. Существовал ли тогда приказ о премировании за подбитые танки, не знаю. Но мне, кроме жалованья, начислили неплохую премию. Деньги – это хорошо, но меня бы больше устроила медаль. Обещали же. Про награды капитан из финчасти ничего не знал, а насчет денег сказал, что они всегда пригодятся. Матери, мол, отошлешь.

Но Жорка (он получил какую-то мелочь) нашел моим деньгам другое применение.

– Хочешь, с девкой познакомлю? – спросил он.

– Ну и что я с ней делать буду? Под дождем шататься да про любовь болтать?

– Все будет как надо. Девка года на три тебя постарше, живет с ребенком, бабкой и подругой эвакуированной. Ну, с подругой у нас все на мази, а Зинка пока одна. Муж без вести пропал, прежний кавалер на фронт ушел.

Я согласился. Даже сердце заколотилось. Хотя шел мне двадцать первый год, с женщинами я дела не имел. Такое было время, да и бойкости, как у Жорки, никогда не хватало.

– Только с пустыми руками идти не годится. Знаешь сам, как люди живут.

Я с готовностью отдал Георгию все свои деньги. Он купил у снабженцев две банки тушенки и пачку кускового сахара на полкило. Договорился с санитаркой Симой насчет комплекта военной формы на вечер.

В отделении имелся небольшой вещевой склад. Заведовала им Сима. По доброте душевной она выручала самовольщиков, хотя не одобряла, когда женатые шляются по местным девкам.

Сима глянула на меня с укором (а может, показалось – я ведь был неженатый) и выдала во временное пользование поношенные, но вполне приличные ботинки, шинель, гимнастерку и брюки.

Помню, что на петлицах гимнастерки были три медных угольника – она принадлежала старшему сержанту, а я был всего лишь сержантом.

– Надо бы по одному угольнику снять, – заикнулся было я.

– Брось, – отмахнулся Жорка.

Он был младшим сержантом, однако на его петлицах имелись целых четыре угольника («пила», как мы их называли), что соответствовало званию старшины.

Ну, и пошли знакомиться. По дороге Жорка купил в каком-то доме две бутылки самогона и полведра картошки. Все это аккуратно сложил в вещмешок. Продуманный мужик, я бы не догадался насчет мешка.