— Ты рисовал? — спросил бородач.

— Я не рисую сейчас. Меня уверяли, что это набросок Репина. Но я не уверен в этом.

— Гитлер тоже, говорят, хотел стать художником, да не вышло, — проговорил молодой чекист и улыбнулся.

Бородач недовольно покосился на парня-атлета и сказал Васильеву:

— Может, сразу назовешь своих соучастников? С кем ты тут связан.

— Вы же умные люди…

— Что ты хочешь сказать?

— Неужели вы думаете, что здесь, в этой медвежьей дыре, я мог создать какую-то антисоветскую группировку?

— Нечто вроде. Во всяком случае местопребывание Денисова ты нам укажешь.

— Денисов уже ни для кого не страшен. Он умер. Уснул пьяный и не проснулся. Я схоронил его ночью на кладбище. И сам я… тоже ходячий труп.

В кабинет вбежал солдат с винтовкой и закричал:

— Ночью в камере повесился Денисов!

«Как повесился? Ведь я схоронил его. Бежать, бежать!..»

Он прыгает в окошко и бежит. Сзади кричат и стреляют, они все ближе и ближе. А он бежит, бежит, тяжело дыша, задыхаясь, безуспешно пытаясь ухватиться за колючие, острые кусты и чувствуя, что совсем обессиливает, ноги начинают отказывать, скользя по земле, как по льду. А кругом уже не притобольная равнина, а горы, скалы, и он, срываясь, летит куда-то в бездну, бесконечную, темную.

Из Карашиного Калиев выехал на «газике» часов в десять утра. Где-то в глубине тайги, в овраге, потонувшем в мокрых снегах и слякоти, машина застряла. Потом еще раза два застревала, и Калиев приехал в леспромхоз уже после полудня, когда в конторе леспромхоза был обеденный перерыв. Он решил сходить в столовую.

Сыпал влажный неслышный снег, заваливая дорогу. Калиев легко нащупывал ногами гладкую твердь, порой угадывал в невидную канаву, где под легкими слоями льда и снега еще покоилась стылая вода. Возле изгородей выглядывала из-под снега трава, толстая и жесткая, как ремни, она стоит тут до самой зимы на диво зеленая, а потом застывает и сохнет. Где-то вверху, за этой дикой снежной лавиной, за облаками светит слабенькое, неподвижное умирающее солнце. И от всего — щемящая приятная тоска. Любит Калиев бродить по тайге, по деревням и поселкам и, когда райком посылает его вместе с другими уполномоченными в колхозы, всегда старается пройти хоть немножко пешком.

Леспромхоз маленький. И поселок тоже маленький — с варежку. Тихо. Но вот заурчала машина, и к столовой подкатила старая грязнуля-полуторка. Шофер, похабно выругавшись, сказал:

— А все ж таки вырвались мы из этой чертовой прорвы.

Вместе с шофером вышел из кабины мужчина в широком плаще, изодранной шапке-кубанке, правое ухо у него было разорвано, — видимо старая рана.

— Ну, как… подзаправимся. — Шофер указал на столовую.

— Трепещу и повинуюсь. А водка есть? — Мужчина говорил с натугой, как бы выдавливал из себя слова.

В столовой, размещавшейся в рубленом, обычном сибирском, деревенском доме, с грубыми столами и табуретками, было только два посетителя. Калиев подсел к шоферу. А мужчина в плаще, пьяно вихляясь, подошел к буфету.

— Тараканов развели, хозяюшки, — недовольно проговорил шофер, увидев, как возле его ног шмыгнул большой рыжий таракан. — Моя бабка говорит, что здесь их полным-полно было когда-то. Да и клопов тоже. А в некоторых избах, говорит, был страшно противный запах. Я и сам помню… Идет, бывало, человек по улице, а от него на сажень разит чем-то. Впотьмах я некоторых ребятишек по запаху узнавал. Во культура была!

— Вы в здешних краях родились?

— В Карашином, а как же!

— А ваш приятель?

— Откуда он мне приятель-то? По дороге вон сел.

— В город поехали? — спросил Калиев у мужчины в плаще.

Тот, что-то промычав, одним махом осушил стакан водки.

— Развезет вас от водки-то. Застрянете где-нибудь и застынете. — Шофер недовольно махнул рукой.

— Смерть, она ведь все время за нами охотится. Одна сука, а обличье у нее завсегда разное. В стужу поприятнее, говорят, выглядит, потому и подыхать легче.

— Какая мрачная философия, — проговорил Калиев.

— Гостевали у нас? — спросил шофер.

— Что? Да, вот рванул сюда погостить.

— В Карашином были?

— В Карашином.

— Ну, родню проведать надо, как же. Иль, может, к милашке заглядывал? — Шофер подмигнул мужчине.

— Может, и к милашке.

— А кто она такая? Если не секрет, конечно.

— Она баба стыдливая. И солдатка. И партейная. Не буду говорить. Зачем говорить?

Когда они встали из-за стола, шофер сказал:

— Я папирос куплю.

Он незаметным движением потянул Калиева за рукав. Шепнул:

— Какой-то подозрительный тип.

— Да, да, странный. Проверим.

Мужчина в плаще стоял возле машины, слегка согнувшись, курил, хмуро и прилипчиво оглядывая Калиева и шофера. Калиев, внезапно посуровевший, проговорил холодным, официальным голосом:

— Я — прокурор района. Прошу предъявить документы.

— Я? — Мужчина указал пальцем себе в грудь.