Суслов на «Смелом» работал и помалкивал, красоту наводить не успевал. Прочие тоже о себе не думали. Все мысли, вся красота были отданы истребителю. Его три мотора были прочищены до последнего блеска, проверены и налажены, его внутренние помещения заново отремонтированы, борта и надстройки покрашены темно-серым шаровым цветом, перекрытая брезентом палуба — черным битумом, а подводная часть — зеленым патентом. Белые буквы надписи подвели красным, а всю надпись для фасона заключили в кавычки.

— Отставить, — приказал начальник дивизиона. — Не годится истребителю быть смелым в кавычках. — Мотивировка приказания осталась непонятной, но само приказание было выполнено в два счета. Кавычки соскребли и закрасили.

Последние дни перед спуском на воду работали круглые сутки. По ночам на стенке четырьмя лунами горели мощные дуговые фонари. Сперва боялись, что с моря заметит противник, потом плюнули и забыли.

Васька совсем сбился с ног. Нужно было искать людей и вещи, передавать приказания — все делать бегом, а потом вместе с рулевым проверять штуртрос и красить рубку, вместе с мотористами поджимать подшипники и вместе с комендорами чистить сорокасемимиллиметровую. Он не спал двое суток, но был вполне доволен: его корабль был настоящим — самым быстрым на флоте, с подлинным боевым прошлым и несомненным боевым будущим.

Спускали «Смелого» ночью. Подвели под корпус два стропа — две обшитых брезентом петли из стального троса — и краном подняли с платформы в ослепительную высоту.

Васька дрожал от волнения. Стропы могли лопнуть или соскользнуть.

— Краску, черти, портят, — бормотал он, чтобы успокоиться; но истребитель, блеснув лаковым бортом, развернулся и сел вниз в черную воду. Сразу же к стенке подкатили четыре бочки горючего: спирт с бензолом и керосином.

— Плохо, комиссар, без бензина, — сказал голос Дудакова.

— Баку теперь наш. Бензин будет, — ответил комиссар, и Васька узнал: это был Дымов. Узнал и похолодел — вышибет. Вышибет, как раз когда начиналась настоящая служба.

Васька хотел спрятаться в тень, но не успел. Дымов вышел прямо на него:

— Ты здесь что?

— Сигнальщик на «Смелом», — твердо ответил Васька. Он стоял прямо и в упор смотрел на Дымова. Глаза опускать не годилось.

— Так, — сказал Дымов и задумался. Васька терпел долго. Потом на шаг отступил и с отчаяния сплюнул, как всегда, когда бывал доведен до крайности.

Дымов обернулся к Дудакову:

— Говоришь, пойдет на этой-то смеси? — и толкнул бочку ногой.

Васька вздохнул полной грудью: Дымов оставил. Пронесло… Подошел к краю стенки и спрыгнул вниз на палубу «Смелого». Она чуть ходила под ногами, и это ощущение было великолепно. Она стала живой.

Принимали горючее и прибирались до шести утра. За это время были спущены «Зоркий», «Жуткий», «Прочный» и «Счастливый» — все истребители дивизиона, все, как один, серые и плоские. В шесть часов Дудаков и Дымов пришли на «Смелый». Дудаков прямо прошел в рубку.

Отзвенел машинный телеграф, и сразу взревели два мотора. «Смелый» затрясся и как-то затих, только слегка вздрагивал и толкал. Оглянувшись, Васька остолбенел: стенка быстро оседала назад.

— Лево, — скомандовал Дудаков. — Одерживай… Так держать. — И истребитель проскочил в ворота.

— Вот черт, — опомнился Васька.

Загудел третий мотор, затряс палубу и тоже затих, включившись на передний ход. За кормой поднялась стена пены, а нос одним рывком выскочил из воды. Теперь казалось, что весь корпус пробует выскользнуть из-под ног. Чувствовалось, как он тянет вперед.

— Около двадцати, — сказал Дудаков. Расправил бороду и добавил: — Поднимем еще сколько-нибудь.

— Хорош, — ответил вцепившийся в рубку Дымов.

Они стояли нагнувшись вперед, грудью в ветер, а мимо них по обоим бортам летела вогнутая блестящая вода. Справа промелькнул красный треугольный бакен. Промелькнул и зарылся в налетевшей на него пене.

— Курс чистый вест, — приказал Дудаков, и «Смелый» круто свернул.

На повороте Васька чуть не вылетел за борт, а на новом курсе вдруг начало бить. Короткий удар, с носа ливень брызг, прыжок — и снова удар. «Смелый» пошел против волны.

— Хорош! — громче, чем в первый раз, сказал Дымов. Даже он опьянел от ветра и быстроты.

— Неплох, — ответил Дудаков. — Ситников, не катайся на курсе!

Из машинного люка вдруг высунулась голова Суноплева, взъерошенная и лоснящаяся. Он подмигнул и захохотал:

— Даешь! — И сразу исчез.

Корпус дрожал все сильнее, вода и пена по бортам смешивались в сплошную ленту, ветер гудел полной мощью трех моторов по полтораста сил.

— Все двадцать пять, — сказал Дудаков, но в голосе его было удивление и почти тревога.