До города оставалось совсем чуть-чуть. Муха чувствовала его горячее отравленное дыхание. Вдоль дороги тянулась вереница закусочных, где обедают водители-дальнобойщики, да останавливаются туристические автобусы. Почувствовав запах жареного мяса, собака свернула к кафе.

— Смотри, какая! — Муху внимательно изучал, словно на взгляд прикидывал вес, усатый шашлычник.

— Ты, Михалыч, уже всех извёл, — его напарник-мясник вытирал нож о грязный передник.

— Тихо! — шикнул шашлычник. — Эй, собачка, жрать хочешь? — Михалыч протянул Мухе кусок требухи. Она отпрянула — мясо пахло собакой. Скорей, быстрей подальше от этого места! Михалыч оказался проворнее — накинул на шею удавку, собака отчаянно завертелась. Быстро, пока никто не заметил, шашлычник затащил её в лавку, запер дверь.

— Разделывай скорее, — в руках мясника был не нож, а перепачканный чем-то бурым топор. Муха отшатнулась, оскалила клыки и зарычала.

— Не бойся, — мясник приближался, зажимая собаку в угол. Она попятилась, упёрлась в стену — отступать некуда. Топор мелькнул в воздухе, просвистев над головой. Собака увернулась — удар пришёлся в стену.

— У, гадина! — заорал мясник, пытаясь выдернуть глубоко застрявший топор.

Воспользовавшись его замешательством, Муха скользнула меж ног, в панике закрутилась по лавке, нашла дверь, шмыгнула в неё и оказалась на улице. Там уже толпились люди из только что подъехавших автобусов.

— Вкусный свежий шашлык, отменная свинина! — заманивал проголодавшихся туристов Михалыч.

Муха шмыгнула мимо и со всех ног припустила по шоссе. Домой!

Когда оказалась в городе, уже смеркалось. Муха бежала через парк. Уловив знакомый запах, на секунду остановилась. Это был мальчик. Счастливая, радостно залаяла и опрометью кинулась к нему. Чуть не сбила с ног, лизала лицо, губы, шею, руки. Прыгала ему на плечи и никак не могла наглядеться.

— Сынок, немедленно отойди! — резкий голос привёл Муху в себя. Она отбежала в сторонку и виновато вильнула хвостом.

— Опять ты! — красивое лицо женщины исказилось от гнева. — Я кому сказала, отойди! — мать решительно взяла сына за руку. — А ну пошла! И как ты только нашла нас? — в голосе скользнуло удивление. — Забирай Цезаря и немедленно домой. Слышишь?

Только теперь Муха заметила рядом с мальчиком упитанного щенка. Он бегал в траве и пищал, призывая продолжить прерванную игру.

А мальчик стоял и растерянно смотрел на Муху. Во взгляде она искала радость, а видела лишь искреннее удивление.

— Последний раз спрашиваю: ты идёшь?

Мальчик вздрогнул, будто сбросив оцепенение, взял щенка на руки и покорно побрёл за матерью.

Муха смотрела вслед. Не понимала, что происходит, почему мальчик ведёт себя так странно. Он обернулся. Собака сделала порывистый шаг навстречу, готовая в любую секунду броситься к нему. Весело тявкнул щенок и лизнул мальчика в щёку. Малыш улыбнулся и зашагал прочь.

Вечером, запирая на ночь ворота, охранники заметили собаку. Она сидела у забора и, высоко задрав морду, не сводила с дома глаз. Она ждала, когда мальчик вот-вот, совсем скоро выглянет из окна…

Улица, украшенная свежим, воздушным, словно взбитые сливки, снегом, напомнила ей кремовый торт, что подарили к свадьбе друзья.

Напротив дома, где жили Ева и Янсон, почти сливаясь со слепящей белизной, лежала собака. Недвижно; лишь взгляд брусничных глаз провожал прохожих.

— Странный пёс, — сказала девушка, задумчиво глядя в окно. — Белый весь, ни единого пятнышка. Разве такое возможно?

— Дог-альбинос — бывает, — просто ответил Янсон.

— Страшно… — шепнула Ева. — Он за мной пришёл.

— Не бойся, — обнял её юноша. — Обычный уличный пёс. Хочешь, прогоню? — он безмятежно улыбнулся.

— Нет! Пускай остаётся. Ему плохо. Видишь, какой худой? Давай его покормим, — бледное лицо залилось румянцем. — Там осталось немного хлеба.

Янсон знал: завтра платить булочнику будет нечем, но перечить не стал.

— Ложись. Доктор запретил вставать, — он взял краюшку и, накинув пальто, вышел.

Ева не шелохнулась. С болезненным любопытством следила она за тем, что происходит на улице: вот Янсон приблизился к собаке, протянул хлеб… Пёс вздрогнул, но головы не повернул. Тогда Янсон положил хлеб наземь и пошёл прочь.

— Неголодный, — с досадой отряхивал он в прихожей пальто, думая о том, что будут есть сами.