— Пока лежу, нет. Но вставать страшно!… Надеюсь, за нами будет машина?

— Увы тебе, мой бедный одаренный друг! Обратно — тоже бегом. Отдыхай! Пять минут мы еще подождем, так и быть.

— Эй, эй, постой, как бегом? — Голос Филиппа окреп и приобрел возмущенные интонации. — Мне Волк сказал “на десять километров”, не на двадцать!

— Тебя же предупреждали: Волк — страшный человек, особенно для новичков. А как он бегать любит!… Ладно, черт с тобой, подождем, ну… восемь минут. Пожуй пока. — Генрик бросил на грудь поверженному Капралову твердый брусочек в яркой упаковке. — Прессованные сухофрукты, обогащенные витаминами и аминокислотами. Вода-то есть?

— Угум. — Филипп уже набил рот, и разговаривать внятно не мог.

Как я дотащился обратно — это для отдельного рассказа тема, рассказа трагического, унылого, постыдного и смешного одновременно. Ребята сначала почти несли меня на себе. “Лучше здесь пристрелите!” — хотелось вскричать истерично, с грохотом падая в пыль. Я хромал, сжав зубы, и молчал.

Километра через два такого вот мучительного, грешно сказать, бега разглядел я впереди нечто, матушке-природе откровенно чужеродное. Урбанизмус какой-то. Предмет отдаленно напоминал одну из половинок рассеченной надвое — вдоль пары противоположных ребер — восьмигранной пирамиды. Удивительный агрегат был довольно крупен, раскрашен в маскировочные цвета и висел невысоко над дорогой, обратив к ней слегка отвислое серебристо-голубое пузо, а к небу — четыре бугристые грани. Вместо острой вершины пирамида имела округлую головку недвусмысленно физиологичных форм, изумительно причем похожую на прототип… Даже цветом.

Рядом с машиной сидел на корточках небритый мужичок с ноготок и смолил цигарку.

Четвертый взвод радостно загомонил: “Петруха, избавитель ты наш!” — и взапуски помчался к средству передвижения — ничем иным удивительный предмет быть, по-моему, не мог.

Петруха, не выпуская цигарку изо рта, улыбался, морща маленькое, сплюснутое в горизонтальной плоскости личико, и смешной скороговоркой отвечал:

— С вас компот, лоботрясы! Я сегодня на целых двести метров дистанцию вашу хренову сократил. Только куратору ни гу-гу, добро?!

— Добро! — орали довольные солдатики и взбегали по откинутому широкому пандусу в недра чрезвычайно кстати объявившегося транспорта.

— Признавайся, дядька, ты знал, что он будет здесь? — гневно возвысив голос, спросил я Генрика.

— Точно подмечено, дружище, — осклабился сержант-инсинуатор. — Знал. Петруха всегда транспортер загодя подгоняет, ни разу еще ждать не пришлось.

Я схватил его за руку, повернул к себе и от всей души гаркнул в радостную усатую харю… Н-да, вспоминать совестно, что я тогда гаркнул.

Он перестал улыбаться и сказал: “Твою тоже”.

Потом я, конечно, попросил у него прощения. Он попыхтел-попыхтел, да и простил. Доброй он все-таки души человек, мой Генка, — отходчивой души, незлобивой.

“Фаллоплан” домчался до базы минут за пять.

Водитель, Петруха Меньшиков, балагурил всю дорогу, то и дело отрываясь от штурвала и поглядывая на нас. Мне все время подмигивал. А я сидел, прижатый страховочным корсетом к удобному кожаному креслу, тупо изучал прямоугольную пачку запасных обойм к карабину, которая терла мне спину во время марш-броска, и страдал. Мало мне испытанного унижения, так еще и жрать хотелось, как из пушки, мозоли болели, а мозги неотвязно терзала мысль: “Почему, почему, скажите на милость, ребята так конкретно меня “сделали”? Как ребенка малолетнего. Как древнего хрыча, затесавшегося в компанию олимпийских чемпионов. Почему?”

Ответа не было.

Пришвартовав транспортер прямо к порогу казармы, Петруха напомнил про компот, и машина бесшумно отплыла прочь.

— Сперва в столовую или в санчасть? — поинтересовался ехидно Генрик, когда я закончил плескаться под душем и выполз в коридор.

— Жрать! Жрать, хавать, рубать, метать… ну, и так далее! — пламенно блестя голодными глазами в поисках чего-либо съедобного (а хоть бы и Бобика) воскликнул я. — Мозоли подождут.

— А Вероника?

— Надеюсь, подождет и она, — сказал я. — Если не хочет быть съеденной заживо.

После завтрака Генрик торжественно преподнес мне маленькую бесцветную пастилку:

— Загружайся, братишка!

— Хотелось бы прежде узнать, братишка, какова природа сего замечательного фрукта. — Я с подозрением уставился на грушевидную капсулу.

— “Полижинакс” это, — пошловато сострил Мелкий.

— Гормоны?.. — воспротивился я, глядя, с каким азартом сгреб этот монструозный подопытный кролик биохимии свою порцию дьявольского зелья. — В задницу!

— Не, “Полижинакс” не в задницу, — снова пошутил Мелкий, топорща бороду в непристойной ухмылке.