занялся, но какая милая перспектива... Приходится начинать старческий период

жизни, то есть заниматься возможным предупреждением или замедлением

окончательного разрушения. Что делать... А скоро все выгорело!

Но теперь что предпринять? Ясно, что вам сюда незачем ехать; боюсь

только, как бы вы уже не выехали из Берлина. Обдумавши свое положение, я

решаюсь на следующее.

Отложить свое возвращение в Россию до конца августа. На лечение

употребить 3 месяца — от половины мая до половины августа. Съездить теперь в

Париж и Лондон, так как раньше половины мая лечение водами невозможно. Все

это мне, как кол в горло, но необходимость — не своя сестра. А потому, если мое

письмо еще застанет вас в Берлине (оно вас застанет, потому что я сейчас

посылаю к вам телеграмму), то знайте, что я во вторник выезжаю отсюда и в

среду утром буду в Дрездене, в Hotel de Saxe, куда и вы приезжайте; мы там

сговоримся, что нам делать и как ехать. Может быть, я даже в понедельник выеду, но во всяком случае в среду утром я в Дрездене. И потому до свидания. Ваш И.

Т.».

«А скоро все выгорело!» — воскликнул Тургенев, сообщая диагноз доктора

Зигмунда,— однако же не так скоро, как думал сам пациент и его эскулап. Еще

целых 26 лет горела трудовая лампа на письменном столе Тургенева и освещала

возникновение один за другим многих и многих капитальных произведений. Но о

них не было еще и помина в Дрездене. «Дворянское гнездо» зрело в уме

Тургенева, но к нему он еще и не приступал [378]. Разговор наш обращался к

проектам вояжей и встреч, из которых ни один не осуществился, как и большая

часть таких проектов, не принимающих в соображение случайностей и

непредвидимых помех. Ни слова не было сказано также и о том, о чем хотел

переговорить со мною лично, о проекте обучения и воспитания народа. Взамен

литературные новости интересовали Тургенева в высшей степени, и анекдотов о

людях и событиях из этой области было множество. Три дня с их обедами и

ужинами пролетели незаметно. Тургенев отправился в Лондон, как хотел, а я

297

уехал в Киссинген, а оттуда, по окончании курса, в Мюнхен, Тироль и Зальцбург

[379]. Из Зальцбурга через Берхтесгаден, Кенигзее и Линц, праздновавший тогда

рождение австрийского кронпринца Рудольфа, далее по Дунаю, в Вену; из Вены я

скоро достиг Бреславля, потом Варшавы, а оттуда, сопровождаемый

великолепной кометой, не сходившей с неба почти всю ночь, прибыл в Петербург

в августе месяце. Тургенев явился туда же почти вслед за мной [380].

Он привез с собой новинку, именно — «Дворянское гнездо», которую начал

еще за границей, а доканчивал уже всю осень в Петербурге на своей квартире —

Б. Конюшенная, д. Вебера, — посреди шума и говора приемов и массы

посетителей. Тургенев обладал способностью в частых и продолжительных своих

переездах обдумывать нити будущих рассказов, так же точно, как создавать

сцены и намечать подробности описаний, не прерывая горячих бесед кругом себя

и часто участвуя в них весьма деятельно. Мы не имеем, к сожалению, чернового

подлинника «Гнезда»; но вот какую отметку встречаем на следовавшем за

«Дворянским гнездом» романе «Накануне»: «Начата в Виши, во вторник 28 (16

июня) 1859; кончена в Спасском в воскресенье 25 октяб. (6 ноября) 1859; напечатана во 2-й книжке «Русского вестника» за 1860 г.» — срок вдвое больший, чем тот, который потребовал для себя «Рудин» в первоначальной редакции (7

недель), но тоже не очень значительный, если принять в соображение время, употребленное на переезд из Виши в Париж, оттуда в Берлин и Петербург, а

оттуда через Москву в деревню Орловской губернии и еще неизбежные остановки

в городах. Но что такое было само «Дворянское гнездо», явившееся в январской

книжке 1859 года «Современника»?

В один зимний вечер 1858 года Тургенев пригласил Некрасова, Дружинина

и нескольких литераторов в свою квартиру с намерением познакомить их с новым

своим произведением. Сам он читать не мог, нажив себе сильнейший бронхит и

получив предписание от врача своего, доктора Шипулинского, не только не

читать ничего для публики, но даже и не разговаривать с приятелями.

Присужденный к безусловному молчанию, Тургенев завел аспидную доску и