Тоска давить стала; но утомленіе взяло верхъ и надъ тоской, я упалъ въ кресло и заснулъ, не раздваясь.

Только сейчасъ стукъ въ дверь разбудилъ меня. Это madame Brochet спрашиваетъ, что со мной, и предлагаетъ завтракъ. Нужно поскоре куда-нибудь спрятать вчерашній обдъ: madame Brochet такъ подозрительно на меня смотритъ съ тхъ поръ, какъ я къ ней вернулся, боюсь — а вдругъ какъ она возьметъ да и попроситъ меня подъ какимъ-нибудь предлогомъ выхать изъ ея домика.

Нтъ, во что-бы то ни стало нужно разогнать ея подозрнія. Спрячу обдъ, выйду къ ней и буду веселъ…

Все сошло благополучно, я опять могу приняться за работу.

Зина изчезла изъ нашего дома: она была въ институт. Я далъ слово не стараться видть ее и сдержалъ свое общаніе. Мало-по-малу я пришелъ въ себя: и Зина, и вся эта безумная исторія стали мн казаться далекимъ бредомъ. Я ни разу не былъ въ институт, а Зину къ намъ не привозили; къ тому-же чрезъ годъ въ ея жизни произошла перемна: изъ-за границы пріхала ея тетка, и мама ей передала вс права надъ нею. Она взяла Зину изъ института, такъ какъ та ничему тамъ не училась, и увезла ее съ собою. Зина прізжала къ намъ прощаться; но меня не было дома, да я и не грустилъ объ этомъ…

Прошло шесть лтъ, и прошли эти года невроятно скоро. А теперь такъ я совсмъ даже не могу ихъ вспомнить; мн кажется, что совсмъ ихъ и не было. Наши продали московскій домъ и переселились въ деревню; я окончилъ курсъ, жилъ въ Петербург одинъ, писалъ свою магистерскую диссертацію и собирался жениться.

Да, жениться. У меня была невста, Лиза Горицкая, наша сосдка по имнію. Мама давно уже грезила объ этой свадьб, и въ послднюю поздку въ деревню я сдлалъ Лиз предложеніе. Мн помнится, что я тогда былъ счастливъ, мн казалось, что я любилъ Лизу. Она была славная и хорошенькая двушка, вчно розовая и счастливая, заражавшая всякаго своимъ смхомъ и весельемъ. Она была единственная дочь у матери-вдовы, которая ее боготворила. По прізд въ деревню я сталъ къ нимъ забираться, благо близко это было, чуть не каждый день, и, наконецъ, замтилъ, что мн безъ Лизы просто скучно. Между тмъ недли черезъ дв мн предстояло возвратиться въ Петербургъ. Сначала это меня очень мало тревожило; но вотъ, какъ-то вернувшись домой отъ Горицкихъ, я вдругъ чрезвычайно смутился при мысли о томъ, что какъ-же, это я останусь одинъ, что какъ-же это все опять кончился — не будетъ предо мною ни свтлаго лица Лизы, ни смшной, добродушной фигуры ея матери, Софьи Николаевны, ни всхъ этихъ прошивочекъ, скляночекъ, шкатулочекъ, которыми такъ любила заниматься Лиза. Понялъ я, что какъ хорошо было-бы, если-бы все это со мной осталось.

На слдующій день мы гуляли съ Лизой въ лсу. Вечеръ былъ удивительный, да и мстность прелестная. Мы шли и долго молчали, и я съ каждою минутой убждался, что все это такъ хорошо, такъ мило для меня только потому, что идетъ со мной Лиза и что непремнно нужно, чтобы Лиза всегда шла со мною.

— О чемъ вы думаете? — спросила она меня.

Я такъ прямо и сказалъ ей о чемъ думаю. Если бы зналъ только кто, какъ растерялась бдная Лиза. Она остановилась, раскрыла на меня свои срые глаза, но не отняла у меня руку.

— Андрей Николаевичъ, что-же это вы такое сказали? — растерянно прошептали она:- разв можно говорить такія вещи!?.

— Конечно, нельзя, если ихъ не думаешь. Но, вдь, вы спросили меня что я думаю, и я откровенно сказалъ вамъ, и теперь опять это повторяю и хочу чтобъ и вы такъ-же откровенно сказали мн то, что вы думаете.

Быстро, быстро разгораясь, залилъ румянецъ все лицо Лизы Я смотрлъ, не отрываясь, на это лицо; я видлъ эти быстрыя измненія въ его выраженіи; я замчалъ какъ безконечно хорошетъ Лиза съ каждою новою секундой.

— Ахъ, — невольно сорвалось у нея:- что-же это такое?! Ну, да что-жъ, я не стану лгать, Андрей Николаевичъ: эти два мсяца мн показались не то минутой, не то двумя годами… Мн кажется, что я всегда васъ знала и никогда я не была такъ счастлива, какъ въ это время. Еще сейчасъ я не знала что такъ счастлива, и теперь, только сію минуту поняла это, — вотъ что я могу вамъ сказать…

На ея глазахъ блестли слезы.

Я крпко сжалъ ей руки, молча смотрлъ на нее. Невольное движеніе влекло меня обнять и прижать къ своей груди эту милую, раскраснвшуюся, такъ дтски и въ то-же время серьезно смотрящую на меня двушку; но я удержался.

Мы пошли дальше и во все время молчали. Мы не знали, какъ вышли изъ лсу, не помнили, какъ вернулись домой, къ Софь Николаевн.

Она сидла на обросшемъ плюшемъ балкон и хотла что-то сказать намъ, но вдругъ взглянула на Лизу и остановилась.

— Матушка, что съ тобой, что это у тебя за лицо? — проговорила она наконецъ.

Лиза бросилась къ ней на шею и заплакала.

— Да что такое, что? — повторяла Софья Николаевна, тоже вся вспыхивая и нсколько лукаво смотря на меня.

— Нтъ, я не могу, не могу. Его спроси, пусть онъ скажетъ, — захлебываясь слезами, шептала Лиза.

Я хотлъ говорить, но у меня пересохло въ горл, и слова не давались.

— Да не нужно, не нужно, поняла я васъ! — тихо сказала Софья Николаевна, протягивая мн руку…

Вотъ этотъ вечеръ я вижу ясно предъ собою, а потомъ все опять въ туман. Скоро я ухалъ въ Петербургъ работать надъ диссертаціей. Свадьбу, по настоянію Софьи Николаевны, отложили до весны. Къ Рождеству ждали меня въ деревню…

По утрамъ я часто ходилъ въ Эрмитажъ и проводитъ тамъ нсколько часовъ предъ своими любимыми картинами. Какъ-то, въ середин декабря, стоялъ я у тиціановской Магдалины и вдругъ замтилъ въ ней одно поразившее меня сходство, не въ чертахъ лица, нтъ, но что-то въ выраженіи напомнило мн Зину въ иныя ея минуты.