— Под половиком?

— Да.

— Что же?

— Конверт с фотографиями.

— Ах, с фотографиями! Как это благородно с вашей стороны, мистер Скотт! Как по-рыцарски! — Амелия наградила его убийственным взглядом. — Только не держи меня за дуру, ладно? Я уверена, что эти снимки остались в твоем ноутбуке, и ты сможешь восстановить их одним движением пальца! Или сделать новые…

— Я не стану этого делать. Обещаю. Если тебе не нравится…

— Разумеется, мне не нравится, что совершенно посторонний человек тайком фотографирует меня и моих детей. Это как минимум вторжение в частную жизнь, а как максимум… Как максимум это попахивает извращением, Доусон! — Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но она остановила его властным движением руки. — Вот именно — извращением! Ведь ты так и не объяснил мне толком, зачем ты нас снимал.

— Как это — не объяснил?

— Очень просто. Ни слова по существу — закрыл рот и все. А ведь я тебя спрашивала!

— Я сделал эти фотографии, чтобы лучше тебя узнать.

— Тебе это нужно для статьи?

— Нет. Мне нужно это… для себя.

— А я не хочу, чтобы ты меня узнавал!

Возможно, во всем был виноват случайный блик солнечного света, отразившегося от поверхности бухты, но на мгновение Амелии показалось, что его взгляд опустился, остановившись на ее губах.

— Что ж, очень жаль, — произнес он низким, взволнованным голосом. Это было так неожиданно, что Амелия не нашла, что ответить. А может, просто не решилась, боясь, что собственный голос может ее неожиданно подвести. Так и не проронив ни слова, она круто развернулась на каблуках и быстро зашагала к машине.

Стеф уже спускалась по лестнице, когда Амелия только собиралась подняться наверх.

— А что, собственно, случилось? — спросила няня, ненадолго остановившись на нижней ступеньке. — Тебе что-то не понравилось?

— Ты о чем? — удивилась Амелия.

— Не о чем, а о ком. Почему ты дала ему от ворот поворот?

— Кому?!

Стеф подбоченилась.

— Ты это серьезно? — удивилась она. — Я говорю о Доусоне.

— Я вовсе не отшила его, — сказала Амелия. — И вообще… — Она собиралась добавить, что вовсе не обязана оправдываться и объяснять свои действия человеку, который на нее работает, но это прозвучало бы слишком грубо. К тому же ей не хотелось показывать свое раздражение, поэтому она сказала совсем другое:

— Ты же знаешь, мы постоянно твердим детям, что нужно быть осторожнее с незнакомцами. Сегодня я показала им пример.

— Но он вовсе не незнакомец, то есть не совсем. Теперь он наш сосед, и…

— Мало ли кто может снять дом на побережье. Ты об этом подумала?

— Согласна, но… Но если бы этот парень так смотрел на меня, я бы…

— Как именно?

— Так, словно… словно ему хочется облизать тебя с ног до головы.

— Стеф!

Но няня только рассмеялась.

— О чем вы разговаривали на стоянке? Что ему было нужно?

— Он спрашивал… кто здесь вывозит бытовой мусор.

Стеф прищурилась.

— В самом деле? — недоверчиво спросила она.

— Дети спят? — Амелия решила переменить тему.

— Да. Они хотели, чтобы ты рассказала им сказку на ночь, но заснули через пять секунд, после того как легли.

— Спасибо, Стеф. Можешь отдыхать. Я буду у себя — мне нужно немного поработать, кое-что уточнить в документах и проверить электронную почту. — «И заглянуть под коврик возле задней двери», — мысленно добавила она.

— А можно я опять возьму твою машину? За бензин я заплачу.

— Поедешь к своему Дирку?

— Может быть.

— Если хочешь, можешь как-нибудь пригласить его сюда.

Стеф наморщила нос.

— Даже не знаю… Вряд ли он впишется в нашу милую семейную обстановку. Не тот типаж.

— Вот как? А какой же он?

— Он такой… крутой. Весь из себя мужчина — татуировки, мускулы, борода. К тому же он старше меня.

— И намного?

Стеф рассмеялась.

— Я уверена, что тебе он не понравится, так что лучше я не буду его сюда приглашать, ладно? Да и не так уж он мне нравится, если честно… Через неделю я вернусь домой в Канзас, а Дирк превратится в одно из воспоминаний о приятно проведенном лете.

Стеф ушла переодеваться, а Амелия наконец-то вскарабкалась наверх. Заглянув в детскую спальню, она поцеловала детей, присела на краешек кровати и некоторое время смотрела, как они спят. Она часто так делала. Обычно это помогало ей успокоиться, вернуть себе ощущение мира и благополучия, но сегодня все было не так. Сегодня Амелия почему-то подумала о том, какие они на самом деле маленькие, невинные и беззащитные и до какой степени их безопасность зависит от нее. Ей уже не раз приходилось защищать собственных детей — защищать от Джереми, от приступов его дурного настроения, от его пьянства и прочего. Чаще всего ссора начиналась с того, что Джереми начинал ворчать по поводу ее работы в музее, которая неожиданно разонравилась ему после второго срока в Афганистане. Раньше он не имел ничего против ее занятий научной деятельностью. Теперь же ему хотелось, чтобы Амелия сидела дома и встречала его, когда он возвращался с работы. Больше всего Джереми не нравилось, когда по вечерам ей приходилось задерживаться в музее, чтобы провести какое-то плановое мероприятие или встречу. Сидеть дома с детьми он не хотел, а значит, Амелии приходилось придумывать какие-то предлоги, чтобы оправдать перед Джорджем Меткалфом пропущенные рабочие часы.

Но даже те совместные вечера с Джереми, проведенные дома всей семьей, были далеко не идиллическими. Порой ей достаточно было сделать ему самое невинное замечание, чтобы разразился скандал. Да и шумные игры детей тоже на него действовали отрицательно: с каждым днем Джереми становился все более нервным и раздражительным и мог сорваться по малейшему поводу, а часто даже вовсе без повода.

А ведь когда-то Джереми очень гордился своими детьми и искренне их любил. У Амелии сохранилось немало фотографий, на которых он крепко обнимал малышей, причем все трое выглядели счастливыми и довольными. Джереми часто играл с ними, показывал им разные фокусы (например, доставал мелкие монетки у них из ушей и из носов), дарил сладости и подарки. Амелия не возражала — ведь бо́льшую часть их маленьких жизней Джереми провел в чужой стране, поэтому его желание баловать собственных детей было вполне понятным и объяснимым.