— Сыны мои, — сказала старуха, — девятеро их у меня... все на войне... вот и зовут меня в станице солдатской мамкой...

Старуха накормила разведчиков, показала им ход на чердак, рассказала, у кого стоят офицеры. Два дня прожили разведчики у старухи и за это время узнали много важного.

На третий день произошло то, чего дядя Прохор боялся больше всего. В этот день Андрей проснулся рано и отправил Прохора в соседний хутор, где стоял немецкий танковый полк:

— Сходи, подсчитай там танки, а к ночи пойдем.

Прохор ушел, а Андрей сидел в хате, думая о замысле немцев на участке горного перевала.

Старуха вошла в хату, постояла и протянула Андрею листок бумаги:

— Вот, погляди, карточка твоя пропечатана и написано тут, что немцы дадут за тебя землю и гроши...

Андрей засмеялся:

— И тут расклеили, — и хотел было подойти к старухе, но увидел в окно большую группу въехавших во двор всадников. Старуха вздрогнула, сунула листок за пазуху и толкнула Андрея к печке:

— Лягай... Немцы...

Немцы вошли в хату, их было четверо. За ними вошли еще шесть человек, с седлами в руках. Они осмотрелись, сложили седла у порога и один из них, с нашивками фельдфебеля, подошел к печке.

— Не трожьте, — сказала старуха, — это сын мой... Хворый он...

Фельдфебель засвистал, отошел от Андрея и сел за стол. Остальные тоже расселись вокруг.

— Матка, — сказал фельдфебель, — давай молоко, яйки, масло...

Старуха принесла кувшин молока, сыр, хлеб. Немцы достали фляги и начали есть и пить. Потом они, хихикая, стали показывать на горб старухи. Один из них, молодой светлоглазый ефрейтор, подошел к старухе, вывел ее на середину горницы и рывком кинул на колени. Потом взял седло и, взвалив старухе на горб, затянул подпругу.

Андрей закусил губы до крови, отстегнул от пояса гранату и посмотрел вниз. Старая женщина — мать девятерых бойцов, придавленная ефрейтором, стояла на четвереньках, уродливо раздвинув босые ноги; ее седые волосы касались пола, а на спине торчало тяжелое драгунское седло. И было в этой сцене такое унизительное и страшное, что Андрей, не выдержав, наклонился с печки и хрипло сказал:

— Мама! Принесите господам солдатам вина!

— Йа, йа, вина! — закричал фельдфебель.

И когда ефрейтор отпустил старуху и она, шатаясь, вышла за дверь, Андрей вырвал из-под одеяла гранату и швырнул ее на стол. Раздался грохот, дикий крик, стоны. Стреляя из пистолета, Андрей выскочил из хаты и побежал к огородам. Но по улице уже со всех сторон к нему бежали солдаты, и старуха видела, как на него навалились человек двадцать, скрутили ему руки проволокой и унесли...

Вернувшись, дядя Прохор увидел разбитую хату, окаменевшую от горя старуху и попятился назад. Прислонившись к стене, он заплакал и, вспоминая командира, мучительно выговорил:

— Эх, Андрей, Андрей... Андрюша...

Дядя Прохор вернулся в полк на пятый день. Он словно онемел от горя, и страшно было смотреть, как этот большой сильный человек отворачивается и всхлипывает, рассказывая об Андрее.

Разведчики были потрясены рассказом дяди Прохора. Они долго молчали, а потом, не сговариваясь, пошли к генеральской землянке, темневшей под скалой. Думая об Андрее, они забыли о командире полка, об уставе и шли к землянке, точно их влекла непонятная сила.

Генерал сидел в ночной сорочке. Теребя рыжеватый чуб, он водил карандашом по карте и что-то бормотал про себя. Увидев разведчиков, генерал поднялся.

— Чего вам?

Дядя Прохор совсем по-деревенски снял шапку:

— Товарищ гвардии генерал-майор... Сергеич... пропал наш Андрюша. Командир наш пропал. Отпусти нас... пойдем мы вызволять Андрюшу.

Генерал сердито поморщился.

— Кто из вас старший? Говорите толком, что случилось?

Корнеев шагнул вперед и, волнуясь, рассказал генералу о горбатой старухе, о том, как Андрей бросил гранату, как его догнали на огороде, сбили с ног, связали и увели.

— Так. И вы допустили до этого? — грозно сказал генерал. — Даю вам сроку три дня. Чтоб через три дня Одинцов был здесь. Понятно?

Лица разведчиков посветлели.

— Понятно, товарищ гвардии генерал-майор!

Через два часа после разговора в генеральской землянке казачий конный отряд во главе с дядей Прохором и Гелашвили выехал на глухую тропу и исчез в лесной чаще.

Андрей лежал в погребе, связанный телефонным проводом. Тело его, покрытое ссадинами, горело, голова кружилась. Лежа с закрытыми глазами, Андрей слышал, как с потолка падают капли воды. Капли мерно и звонко шлепались о днище миски, которая стояла на бочке с капустой, — однозвучные, тоскливые, как старые часы. Сквозь тяжелое забытье он подсчитал — две капли в минуту, сто двадцать в час. Стараясь ни о чем не думать, он стал подсчитывать сколько капель упадет за сутки.

«Сто двадцать на двадцать четыре — две тысячи восемьсот восемьдесят». И вдруг его озарили надежда: «Может быть кто-нибудь придет опорожнить миску».

Вечером в погреб вошли два солдата, развязали Андрею ноги и повели наверх. Один из солдат светил электрическим фонарем — узкий луч света падал на истоптанную траву, на стекла стоящей во дворе легковой машины. Пройдя по улице, солдаты повернули в третий двор справа.

Андрея привели в пустую комнату, посадили на табурет и ушли. Это удивило его. В комнате стояли стол, крестьянский шкаф, сундук.