— Однако, шибко некрасиво для женщин…

— Виснут на шею, это точно.

— Плоть требует своё! — Старичок поглаживал бородку. Моряк масляно посверкивал одним глазом.

Всем этим людям легко: они чисты перед властью. Он мог рассказать про свои неустроенность и печали. Ему нельзя, и он молчал. У них были паспорта и бумаги — не подкопаешься! Им нечего остерегаться. Ловчить и врать, скрывая истинные мысли и намерения. Он слушал рассуждения матроса и бурят, и ему все острее хотелось раскрыться, поведать им о жизни на чужбине. И ему становилось тоскливо и горько до слёз от того, что в их среде он одинок, лишён права на открытость. Победи они, атаманов в двадцатые годы, где были бы вы, чинарики? Бурятка слезилась бы в своей дырявой юрте. Моряк гнул бы спину у хозяина, а этот агроном с бородкой елозил бы на чужой земле, угождая и пресмыкаясь, как червь, молясь на землевладельца. А сегодня туда ж — плоть! Вогнать бы тебе плёткой с десяток горячих — забыл бы про свою дряхлую плоть!..

Утром Варвара Акимовна приготовила чай с ватрушками. Скопцев обежал глазами стол в поисках выпивки. Она сделала вид, что не догадывается о его побуждениях. Издали послышался колокольный звон Алексеевского храма. Она перекрестилась:

— Прости мя, Господи, мои вольные и невольные прегрешения.

— Бог знает о вольных и невольных? И ты веришь?

— Если уж дурак, то до края жизни! — Варвара Акимовна сердито отхлебнула чай из кружки. — Без веры живут свиньи!

— Ты неправа, зазнобушка! Свинья верит, что корыто наполнят. Хрюкает, мордой землю роет.

— Прекрати богохульничать! — Она расстроенно всхлипнула. — Упадёт грех на твою безмозглую башку!

Скопцеву все эти байки были ни к чему: нужно подаваться к сотнику. По пути завернуть в артель. Он надеялся, что его не отчислили.

— Во что ты веришь, Платон?

— Вот в них! — Платон Артамонович потирал свои крепкие ладони.

— А чего ждёшь? В какую веру веришь?

— Слушай, лапушка, ты, часом, не из ГПУ? — Скопцев легонько ущипнул Варвару Акимовну.

— Дуралей! К чему душу клонишь?

— Без трёпу?.. Зайти в тайгу, понюхать кедровую шишку. Чего смеёшься?!

— Штукарь ты, сухота моя! Впрягайся-ка подобру-поздорову в работу! Чтоб как все люди… А то врать ловок, а к делу — живот болит!

— Так точно, моя принцесса! — У Скопцева болела голова с похмелья и он взмолился: — Варьча, лапушка ненаглядная! Капелюшечку на зубок…

— У-у, малахольный! — Варвара Акимовна достала из шкафика бутылку, сама налила стаканчик. — Наготовлю впрок рассолу, чтобы тебя похмелять, Платошка!

Он быстро опорожнил лафитник. Веселее заработала голова.

— Ты вот насчёт грузчиков, Варьча. Они — народ стоющий! Горбятся до третьего пота, а себя не теряют. Ну, слямзят. Ну, побранятся. По бедности напьются до положения риз…

— В бедности да по совести — нос не очень-то задерёшь!

— Ты у меня, как микадо японский, — умная! — Скопцев ни с того, ни с сего затянул писклявым голосом:

Варвара Акимовна тихонько поглаживала его рыжую голову.

Платон Артамонович резко оборвал песню. И вновь явственно увидел перед собой Кяхту: Бато оставил в живых! Не сдержи он тогда руку с ножом — труп, следствие, поиск! Удалось бы выбраться к Варваре — цыганка надвое гадала!

Платон Артамонович тщательно побрился. Варвара Акимовна ножницами подровняла волосы на висках и затылке. Приготовила новый костюм: «К начальству зовут, чего замухрышкой казаться! Семейный мужчина!».

Климат Забайкалья точно наказывал военных строителей: мелкие дожди с мокрым, быстро тающим снегом, холодные ветры — дереволомы. Утренники с морозным инеем.

Капитан Фёдоров и лейтенант Сидорин в сырых одеждах, перепачканных жёлтой глиной, возвращались пешком в Распадковую. Солнце за тёмными тучами уже скатилось к хребтам Мандрика и в кварталах гарнизонного городка затеснились первые сумерки.

— Григри, обождите меня, пожалуйста, в нашем оперпункте. — Семён Макарович топтался на галечнике, обивая комья вязкой грязи с сапог.

— Слушаюсь! — Лейтенант, устало горбя плечи, поплёлся в посёлок, прикрывая голову капюшоном плаща.

…Генерал Чугунов командировал Васина на юг Бурятии с тем, чтобы уточнить сигналы о появлении на Чикое неизвестного. Майор опросил Серафиму, однорукого парторга колхоза, других жителей селения на речке Хилке. Пограничники показали ему заимку, где они обнаружили следы пребывания, по их предположению, охотника Бато. Васин дотошно обследовал ущелье, берега ручья. На его удачу, ненастье не смыло все отпечатки ичигов. Собака след не взяла, но навела на захоронение останков кабарги. Следопыты из погранзаставы определили: на заимке побывал человек, хромающий на правую ногу. Откликнулся шкипер, разрешивший рыжему мужчине отплыть из Чикоя на катере леспромхоза…