— Ну раз проверить, тогда конечно, — не то поощрительно, не то глумливо усмехнулся директор. Его, кажется, заело, он, видно, не привык больно-то подчиняться, что с него спрашивали. — Билеты всегда пожалуйста, — полез он в нагрудный карман спецовки. — А вот насчет путевок мы на тебя, Евсеич, надеялись.

— Путевки не беда… выпишу, — пообещал Ефим.

За директором охотничьи билеты отдали Полит Поликарпыч и Савельев. Один только Дима не копошился, не искал билета, щурился сытно на огонь, ковырял спичкой в зубах.

— А тебя не касается, голубчик? — напустился на шофера Савельев, ломал комедию. — Оштрафовать… нет у него никаких документов.

— Шутки-то шутками, — встревожился Ефим, — а меня ведь и впрямь… возьмут и проверят.

Все, перестав смеяться, снова взглянули на директора.

— Брось. Не беспокойся, Евсеич, — похлопал тот егеря по плечу. — С нами не пропадешь. Отвертимся как-нибудь, не впервой… Да из Димы и охотник-то. Погода испортится, если он хоть одну утку убьет. У него и ружье-то не свое, взаймы, напрокат взял.

— Он скорее сам себя зацепит, — серьезно сказал Полит Поликарпыч. — Берем тут салаг всяких.

— Я же говорю, что Политыч в форме! — крикнул, схватив бутылку, Савельев. — Втык всем дает!.. Выпьем, друзья, за Политыча!

— Нет, хорош на сегодня, — сказал, точно отрезал, директор — вконец, видно, испортилось настроение. — Кто как, а я плацкартное место занимаю. — Взяв ружье, патронташ, он полез в тесное нутро «Волги». Начал кряхтя устраиваться на заднем сиденье.

Полит Поликарпыч последовал примеру директора, с треском захлопнул за собой переднюю дверцу кабины.

— Ну, а вы чо? — спросил Ефим Диму и Савельева. — Давайте помогу палатку натянуть.

— Мы, думаешь, спать будем? — развеселился Савельев. — Мы с ним еще к дояркам пойдем! Правда, пузанчик?

— Пойдем! — взыграл бабьим голосом Дима. — Где у вас, Евсеич… в смысле, доярки бокастые?

— Ложитесь-ка, ложитесь лучше… — Ефима задевала пьяная болтовня охотников. Степанида ведь тоже доярка. Не думают, что болтают.

Он немного подождал, не займутся ли охотники палаткой? Нет, не занялись. И черт с ними, пусть мерзнут. Ефим было пошел от костра, но, спохватившись, вернулся, вспомнив про Таську. Постучал пальцами по крыше «Волги»:

— Геннадий Семенович? А Геннадий Семенович?.. Чо мне с Протасием-то делать?

— Каким Протасием?

— Ну, просится кой…

Директор недовольно завозился в машине:

— Он что, не может в свободной зоне поохотиться?

— Может, пожалуй… Дак ведь не близко, свободные-то озера, — бессвязно убеждал Ефим. — А он комбайнер… хлебушек жнет. Сами понимаете, каждая минута дорога. Позволить бы парню.

Сзади его сильно и настойчиво потянул за рукав Савельев, заговорил полушепотом, чтобы в машине не слышно было:

— Кончай со своим Протасием, Евсеич. Не видишь, не по душе шефу?

Ефима как ушатом холодной воды облили. Поговорил называется, отстоял Таську. Что он сейчас ему скажет?

Прокшиных Таська вчера навестил, заскочил поздно вечером после работы, запыленный, глаза ввалились, притух в них шальной, игривый блеск — умаялся парень, страдные дни в колхозе. Но расплылся счастливо в широкой улыбке:

— Не спите, хозяева?

Прокшины только что отужинали. Степанида убирала посуду со стола, Ефим разложился с починкой — резиновые сапоги клеил, осенние ненастья близко.

— Присаживайся, Протасий, — пригласила хозяйка. — Может, холодненького молочка выпьешь?

— Спасибо, не откажусь.

Степанида побежала в чулан, принесла запотевшую кринку. В холодной, колодезной воде стояла.

— Пей, матушка! Пей!.. Много нынче нажал?

— Хватит с меня! Все наше!

Таська жадно приложился к кринке. Глядя, как он без передыху пьет, как ходит его выпирающий острый кадык, как весь он будто оседает, грузнеет от выпитого, Степанида с укором и горечью сказала:

— Эх, Протасий, Протасий… прошляпил ты наших девок. Чем бы не зятек был. Любую бы за тебя отдали. Жили бы сейчас рядком… Вы ведь росли вместе, ты им с каких пор ухажером был.

— Так ведь если б, тетя Стеш, не армия, — вернул Таська кринку хозяйке, облизал обветренные, саднящие, видно, губы. — Все тут без меня вышло. А будь я дома, я бы этому Веньке рога-то пообломал. Я б его отучил в чужой огород лазить.

Степанида неожиданно всхлипнула:

— Чего уж теперь-то… Теперь уж не поможешь.