Четыре туберозы
вернуться

Петровская Нина И.
Шрифт:

АНГЕЛ РАЗЛУК

О, вестник в ризах голубых, С крылами, льющими прохладу! Ты был при утре дней моих И вот пришёл задуть лампаду. Ты видишь, там, на дне души, Поникла смолкнувшая совесть. В папирус дел моих впиши Её томительную повесть. Огонь и боль, обман и страх, Укор, прильнувший к изголовью, И счастье — быстрый ветр в полях, И жизнь, сожжённая любовью. Так волны шумно протекли, Волна с волною вечно слиты, И плющ, и лавры заплели [90] Надежд заржавленные плиты. Но что мне в том! Мечте не жаль За песней песни недопетой. Лишь только б чёлн стремился вдаль — К черте, туманами одетой. Тебе не знать моих побед, Моей тоски, как меч, разящей, Твой жребий — видеть райский свет, Мой жребий — биться в тёмной чаще. Но час пришёл. И вновь пути Обстала древняя ограда. Священный мрак! Зову, приди. Угасни, тленная лампада.

90

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «И плющ, и лавры оплели…» (прим. сост.).

В ПОЛЯХ

В ночных раздольях, в ночных просторах Сожжённый быстро, растаял день. Иду, и внятен мне каждый шорох, И жутко сбоку ложится тень. Весенним утром я шёл, счастливый, И были вздохи так далеки. О, как нежданно кругом взросли вы, Седые травы моей тоски! Куда иду я?.. О, если знать бы! Я только путник, лишённый сил, В краю, где ведьмы справляют свадьбы, И бродят в поле огни могил [91] . Кричать иль плакать? Но сжаты губы. Иду и знаю, что умер день. А ветер грянул в стальные трубы, И сбоку пляшет, кривится тень.

91

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Да бродят в поле огни могил…» (прим. сост.).

МОЯ ЗВЕЗДА

Сребрится купол голубой. Лазурь чиста. Горит высоко надо мной Моя звезда. Я не устану никогда За ней следить. Уходит тонкая туда Златая нить. Струится в безднах Млечный Путь… Моя земля! Увижу ль я когда-нибудь Твои поля? И, узник пленного житья, Ненужных дел, Найду ли радость бытия, Иной предел? Иль дух навеки заточён Везде, везде, И тот же горестный закон На той звезде? Сребрится купол голубой. Лазурь чиста. Вверху высоко надо мной Моя звезда.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

А. Тимофееву

Ярится ветер, пёс безродный. Весь город — чёрная тюрьма. Я призрак тёмный и холодный, Стучусь в молчащие дома. Темнеют запертые ставни, За ними спят друзья, враги. Ужель не слышен зов мой давний, Мои звенящие шаги? О, люди! Люди! Выходите! Глядите в горестную высь. Уже сверкающие нити Над вашим городом сплелись. И чашу гнева Ангел мстящий, Грозя, над кровлями простёр. Их обратит фиал кипящий В один бушующий костёр. Быть может, поздно… Люди, люди! Спешите грозное постичь. Молите Господа о чуде, Да отвратит подъятый бич. Но глухи запертые ставни. За ними спят друзья, враги. Их не пробудит зов мой давний, Мои смятённые шаги.

ДУШИ НОЧНЫЕ

Нине Петровской

Лишь солнце усталые очи Закроет, и стихнет земля, Одиннадцать рыцарей Ночи Идут чрез луга и поля. Что кажется тайною мига Людей, и народов, и царств, Для них — как раскрытая книга Безумий, страстей и коварств. Им видно, как чёрные дымы Восходят к сияниям звезд. Вздыхая, идут они мимо, Всё тихо вздыхает окрест. И взор из печали пророчит, И небо вещает грозу. И каждый из рыцарей Ночи Ночную роняет слезу. Скатится — и сомкнуты веки. И вот уж, как сон, далеки… Но слёзы зажгутся навеки Заклятьем любви и тоски. И в снах беспокойные души Златые завидят огни. И многим виденья нарушат Неведомой грёзой они. И многих заклятья стальные Вослед за собой поведут. И перлы, те слёзы ночные, Избранное сердце найдут. Кто перл этот тайный добудет, Над тем уж земля не вольна. Покой навсегда позабудет И станет, как странник без сна. Вдоль нив, зацветающих кровью, Пойдёт он, скиталец ночной, Гоним беспощадной любовью, Гоним беспощадной тоской. О, Знавший надежды земные! О, Павший на крестном пути! Прими эти души ночные И дай им, и дай им — дойти.

ПУСТЫНЯ

Вечером тихим к тебе прихожу, родимая Мати Пустыня, К тебе припадаю, К твоему зелёному раю. Осени меня, ласковая тишь, вечерняя святыня. Годы за годами, вёсны за вёснами, В каменных стенах, В вечных изменах, Словами — путами косными Держали меня мёртвые люди. Меня ласкали их женщины, Пантерам подобные женщины, Меня душили их истины, Безглазые, тёмные истины, И под грохот машин, под гуденье грузных колёс, В этом сне без грёз, Некогда было мне думать о радостном чуде, Что мне предстало теперь с листвою, облитою солнцем, Струистым червонцем, С серебряным зеркалом студёных озёр, С ключами, звонко поющими, По камням бегущими, С горьким запахом вечерних лугов, С дальними контурами голубеющих гор, Со всем, что без слов Душе говорит и глаза слезами туманит И сердце ранит Тоской по приволью, Сладкою весеннею болью. Укачай меня, Мати Пустыня, волнами росистыми, Закружи мои мысли голосами лесными весёлыми, Птичьими переливными свистами. К тебе, о Мать, Я пришёл умирать. Ты меня вспомяни и, когда я умру, Ввечеру Над телом моим зажги заревое священное полымя. Приюти. Прости.

III. ДНЕВНОЕ

ГОРОД

А. Кондратьеву[92]

Зубцами острыми подъемлются палаты, Восходит дробный гул к небесной тишине, Как будто древний зверь, огромный и косматый, Вздыхает тягостно в тысячелетнем сне. О, Город! Смерть тебе! В твоей бесстыдной власти Ты обратил Мечту в рабу своих утех, На ложе из огня ты в корчах сладострастий Сплетаешь Красоту и дымно-чёрный Грех. Ты плавишь лаву душ в твоём проклятом горне, Что смеют в тайных снах, свершаешь наяву, И с каждым новым днём возносишь всё упорней Багровым заревом венчанную главу. Гигант из сумрака, одетый багряницей, Сотканной из сетей привычных чародейств, Свободу сделал ты продажною блудницей И Власть игралищем испытанных злодейств. Как Бога, ты воздвиг чудовище-машину, И мир покорен ей, ярмо, как вол, влача. Последней правдою ты выбрал гильотину, Последним Судиёй — безумство палача. О, Город! Будет день! И грянет облак серный, И синих молний блеск расколет небосклон. И будет вопль, и стон, и ужас беспримерный, И голос возгласит: «Ты пал, о Вавилон!» Так, город! Ты умрёшь! И плющ завьёт палаты, Сползёт на улицы, где шум забав умолк, И будут жить в тебе лишь коршун, гость крылатый, Да пёстрая змея, да страж развалин, волк. И всё ж люблю тебя томительной любовью, Тебя кляня, твоей покорствую судьбе, И слёзы, и восторг, и боль, и славословья — Я всё отдам тебе.

ВСТРЕЧА

Город гигантские звенья раскинул, Словно усталый, распластанный змей, Тёмное небо далёко раздвинул Вспышками жёлтых и красных огней. Мчатся трамваи… Недремлющим оком В каждом горит электрический глаз, Волны людские струятся потоком, Светит за стёклами мертвенный газ. Шляпы красавиц и виды Иматры Кажет крикливый, весёлый плакат, Блещут зазывно электротеатры, Рвётся наружу оркестра раскат. Тихо иду я знакомой дорогой. Улицы гулом и блеском пьяны. Вижу, в одежде простой и убогой Кто-то недвижный стоит у стены. Руки опущены… Лик осиянный, Очи — как звёзды лазоревых рос. Ты ли, о, Ты ли вернулся, нежданный, Всеми забытый, воскресший Христос? Плачу от радости… Свет мой Пречистый [93] , Радость усталых, издрогших в пути, Мир обезумевший, злой и нечистый Ты оправдай, озари и прости. Миг — и пропал Он. Сменяются лица, Уличный говор уводит от грёз. Дышит, дрожит и клокочет столица: Крики звонков и гуденье колёс… Жадная вечно до зрелищ и хлеба, Та же толпа неумолчно шумит. Только вверху бесприютное небо Что-то узнало… и строго молчит.

93

В сборнике «Железный перстень» 1922 г.: «Свет наш Пречистый…» (прим. сост.).