– Доброе утро, любезнейшие, – приветствовал их маг. – Как, хорошо выспались после наших вчерашних упражнений?

Он расстелил одеяло и поставил на него корзину, прикрыв ее панамой.

– Садитесь, ребятки. Сегодня у нас урок истории, если, конечно, любовные переживания не слишком отвлекут вас от столь сухой материи. Пришло время поведать вам одну из обещанных историй, – скаламбурил он, – а если вам станет совсем уж тоскливо, можно посмотреть на воду и немного помечтать о Розе Армстронг. – Он добродушно улыбнулся. – Итак, история эта произошла на самом деле…

– Уже сейчас ваши познания в области истинной магии неизмеримо превосходят все, что известно девяноста девяти процентам живущих на Земле людей, включая тех, кто считает себя магом. Вернемся же в те далекие времена, когда я сам самостоятельно постигал азы этого древнего искусства, делая первые шаги к тому, чтобы овладеть собственной силой. Перенесемся на сорок лет назад, к концу второго десятилетия нашего века.

Речь идет о 1917 годе, том самом, когда Америка вступила в мировую войну. В то время меня звали Чарльз Найтингейл и был я на двенадцать лет старше своего брата, отца Дэла. Я выучился на врача, все годы учебы тренируясь в показывании фокусов – это великолепный способ тренировки кистей и пальцев, – ведь я собирался стать хирургом. Магия была для меня не более чем хобби, хотя уже тогда я чувствовал, что за освоенными мною простенькими фокусами стоит нечто гораздо большее, некая могущественная сила.

Медицина же казалась мне единственной областью практической деятельности, более или менее приближенной к той ответственной и внушающей благоговение сфере, к которой я стремился (имея в то же время весьма смутное представление о ней). Я говорю о мире, в котором возможность производить фундаментальные изменения так велика, что вполне естественно внушает трепет. Будь я набожен в обыденном смысле слова, я бы, скорее всего, избрал религиозную стезю, стал бы священником, однако для этого я всегда был чересчур тщеславен. Итак, получив в 1917 году диплом врача, я почти одновременно был призван в армию и отправлен морем во Францию с назначением на перевязочный пункт в Кантиньи. С собой я взял немного: одежду, карты, а также два тома сочинения французского мага Элифаса Леви, умершего в 1875 году. Книга эта, под названием "Доктрины и обряды высокой магии", была написана маловразумительным и чрезвычайно многословным языком, однако ее содержание подтверждало мои догадки о существовании некой могущественной силы. Леви, в частности, подвел меня к мысли о том, что Добро и Зло – сугубо земные, точнее приземленные, понятия и что извечное стремление судить о чем бы то ни было исходя из этих двух категорий и противопоставляя их является глубочайшим заблуждением. Еще я прихватил книжку Корнелия Агриппы, мага эпохи Возрождения, который на вопрос: "Как может человек овладеть магической силой?" – дал следующий ответ (запомните его, ребята): "Силой этой овладеет лишь тот, кто сольется с природой, подчинит ее себе и воспарит выше небес, выше ангелов…" Подчинить себе природу! Этого добиваются и врачи, но какими же нелепыми инструментами – скальпелями и иглой с ниткой для сшивания ран!

Высадились мы в Бресте, и после нескольких дней отдыха в лагере Понтанзана нас послали в район Гондрекура.

Меня и еще нескольких молодых врачей включили в автотранспортную колонну, состоящую из грузовика, двух санитарных машин и "паккарда", на котором мы и ехали. Маршрут наш проходил по шоссе Бомон – Мандр, а уже из Мандра мы должны были направиться в дивизионный штаб, располагавшийся в Мениль-ла-Туре. Звучит все это просто и незамысловато, если забыть, что путь наш проходил по истерзанной войной стране, а что такое война, я и понятия не имел. С искромсанными телами я, учась в Бостоне, сталкивался лишь в анатомическом театре, а курс чисто военной подготовки у нас был до смешного короток.

Я даже не могу вспомнить, каким представлялся мне фронт до того, как я туда попал: наверное, чем-то похожим на развешанные у призывных пунктов плакаты с жизнерадостными солдатами, потрясающими вражескими касками, как скальпами, и с подписями: "А говорили, что мы драться не умеем!"

Сразу за Бомоном шоссе шло полем, где, судя по всему, состоялось жесточайшее сражение. Все поле было изрезано зигзагообразными траншеями, изрыто множеством воронок, завалено изодранной в клочья колючей проволокой. Но самым жутким было ощущение того, что нам в лицо дохнула сама Смерть.

Немцы были выбиты отсюда еще в 1914 году, но линия фронта проходила совсем неподалеку, параллельно шоссе Флири – Буконвиль, так что раскаты артиллерийской канонады заглушали шум моторов. Никогда еще мне не доводилось видеть что-либо, хоть отдаленно напоминающее это припорошенное снегом поле, по которому прокатился ураган, несущий гибель направо и налево, без разбора. Единственное, с чем я мог сравнить окружающий пейзаж, было колоссальных размеров пожарище: обугленные обломки, беспорядочно разбросанные там и сям кучки мусора под слоем копоти и пепла, полнейший хаос, в котором лишь при очень богатом воображении можно распознать какую-либо вещь. То был, вероятно, последний образ из мирной жизни, представший предо мной на протяжении двух лет. Война – это особый, замкнутый мир, вещь в себе, и тот, кто попадает в этот мир, растворяется в нем без остатка практически мгновенно и никогда уже не сможет полностью вернуться к прежней жизни. Война калечит души, оставляя в них свое клеймо навечно.

Мое боевое крещение произошло прямо в кабине "паккарда": колонна наша попала под ураганный артобстрел.

Можно, конечно, считать, что нам просто кошмарно не повезло, но всем, в том числе, конечно, и нашему начальству, было известно, что шоссе Бомон – Мандр подвергается обстрелам регулярно, ночью и днем. Может, нас и не послали бы по этой дороге смерти, если б знали, что из всей колонны лишь один останется в живых.

Солдаты в шедшем впереди грузовике горланили "Янкидудль", "Сисястую снежную королеву" и "Скажи "о'ревуар", не говори "гудбай"", и тут вдруг воздух прорезал леденящий душу пронзительный свист. Я сразу понял, что это означает.

Водитель наш пробормотал:

– Говорила же она, что так и будет, – и в тот же миг грузовик впереди разнесло прямым попаданием.

– Бо-о-оже! – заорал водитель, вцепившись в руль. Чье-то тело взмыло в воздух, взметнулся столб огня, и грузовик в одно мгновение превратился в груду искореженного металла. Водитель вдавил педаль тормоза, "паккард" занесло к обочине, и мы все посыпались из машины в старую воронку.

Снаряды с оглушительным грохотом рвались один за другим. Краем глаза я заметил, как одну из санитарных машин подбросило точно детскую игрушку. Вперемежку с разрывами со всех сторон неслись душераздирающие вопли, рыдания, пронзительные вскрики и стоны. Рядом упала чья-то оторванная рука, тут же, буквально в двух шагах, громыхнуло так, что земля ушла из-под ног, и я погрузился во тьму.