Но в целом мире это было единственное существо, которое иногда укрощало этого упрямого хохла.

И странно было послушать их споры: Брюховецкий — здоровый, сильный, мускулистый, с басовым голосом казак, а Лучко — с небольшим в аршин человек, с маленьким личиком и дискантовым голоском, и оба, если расходятся, стоят друг против друга и петушатся. Казалось, что одним дуновением гетман его уничтожит, но такова нравственная сила: по большей части побеждал маленький человек, и гетман, бывало, позорно отступает и рад-радешенек, когда тот перестанет его пилить.

И теперь, когда Лучко вышел, им овладела сильная тревога: ну что, если и впрямь он совершил дело гадкое?

Мысль эта не дала ему заснуть; он с четверть часа поворочался с боку на бок и вскочил.

— Лучко, — крикнул он.

Лучко вошел с заплаканными глазами.

— Чего разнюнился, бисова вира.

— Так, ничего… не все же смеяться и плясать.

— Погляди, как будто кто приехал.

— Нечего глядеть — это приехал проклятый леший, кошевой из Сечи, да с ним человек до двухсот запорожцев. Все — точно звери.

— Так это кошевой уж пожаловал?.. Ты, Лучко, там распорядись: нужно всех накормить, напоить…

— Напоить? Черт их напоит: хоть сто бочек им выставь в день, так все выпьют…

— Не сердись, голубчик, ты ведь умница, нужно же гостей принять с почетом.

Лучко ушел и в сердцах стукнул дверьми.

— Эка напасть с ним: не мала баба хлопит, тай купила порося. Так и я навязал себе эту обузу, ну и носишься с нею, как жид с писаною торбою… как кот с салом.

Он потянулся, крякнул и, почесав затылок, вышел к кошевому атаману, ждавшему его в столовой.

После первых приветствий Брюховецкий обратился к нему:

— Получил я сегодня весть, что полковник Иван Самойлович с казаками и мещанами в Чернигове, в Малом городе, осадил воеводу Андрея Толстого… 1 февраля послал к нему Самойлович посла, чтобы он сдался; а после сделал ночью вылазку, напал на Большой город, побил много наших и взял знамя… Я хотел было двинуться к нему, но у меня здесь около двухсот русских.

— Мы порешим с ними завтра же, а там дай моим запорожцам погулять; всех москалей из городов повыгоняем, а тогда и до Толстого доберемся в Чернигов.

После того пошло потчивание, и запорожцы запели свои песни:

Иные запорожцы пели:

Попойка шла почти всю ночь, и большинство к утру лежало замертво пьяными.

На другой день, т. е. 8 февраля, был праздник, и по заведенному порядку воевода Огарев, занимавший Гадяч, и полковник рейтарский немец Гульц, отправились с поздравлением к гетману.

— Герман пошел молиться в церковь под гору, — сказал Лучко, выйдя к ним в столовую.

Огарев и Гульц ушли. Воевода, придя домой, послал своего денщика узнать, находится ли гетман в церкви. Его там не оказалось, но тем не менее воевода пошел туда, так как храм этот сооружен был гетманом и он по случаю праздника должен был туда прийти.

В то время, когда воевода молился, за полковником Гульцом пришел от гетмана казак.

Полковник тотчас отправился к нему.

— Пришли ко мне из Запорожья кошевой атаман да полковник Соха с казаками и говорят: «Не любо нам, что царские воеводы в малороссийских городах и чинят многие налоги и обиды». Я к царскому величеству об этом писал, но ответа нет. Вы бы, полковники, из городов выходили.

— Пошли за воеводою и моими товарищами и сам скажи, — возразил Гульц.

— Да что мне твой воевода, этот боярский пес, — крикнул гетман. — А вот что я скажу: коли сейчас же из города не пойдете, так казаки вас побьют всех.

— Хорошо, — сказал немец, — но коли мы пойдем из города, так ты не вели нас бить.

— Что ты, что ты, мы не ляхи, — и, крестя лицо, он прибавил: от казаков задора не будет, только вы выходите смирно.

Гульц отправился к воеводе и передал ему слова гетмана.

— Не могу я покинуть города, — воскликнул Огарев, — нужно лично переговорить с гетманом; потом он отречется от своих слов.

Когда Огарев зашел к Брюховецкому, он долго не хотел его принять, наконец вышел и объявил:

— Запорожцы требуют, чтобы русские немедленно очистили город.

Огарев возвратился к себе и сказал жене своей:

— Собирайся в путь… Нас здесь всего двести человек и крепости никакой здесь нет.

— Напрасно, — сказала она, — здесь каждый дом наша крепость… Будем сражаться… а там пошли в другие города, и нам дадут помощь.