– Но там – помнишь? – есть отдельный пункт, что в случае если я не смогу по каким-либо причинам исполнять обязанности, то Микулов занимает мое место. Тут нет подвоха?

– Это обычная практика. В случае болезни начальника его замещает заместитель, – ответил Байбаков. – И к тому же, у вас-то со здоровьем – тьфу-тьфу-тьфу – все в порядке. О здоровье сейчас ему надо думать. Но думай – не думай, он долго не протянет.

– А если протянет?

– Ну и пусть. Даже если доживет до выборов, кого выберут на выборах – его или вас?

– Да, помню, ты докладывал о срочном социологическом опросе, при объединении мой рейтинг зашкалит, а Микулов для России чужак и его будут терпеть только на какой-нибудь почетной должности, без власти.

– Лично мне это и без опроса было очевидно.

– Но понимаешь, какая штука, через год, к выборам, энтузиазм по поводу присоединения Белоруссии у электората уже пойдет на убыль, а вот проблем из-за объединения может поднакопиться. Особенно в самой Белоруссии. Как тогда люди проголосуют?

– Даже если вся Белоруссия за него будет, Владимир Иванович, в России-то народу больше, а в России и через год его не выберут, он одиозная личность, человек прошлого. У него нет шансов.

– Да-да. Все правильно… Но как-то это… дико, раз-два и объединились, да еще Микулов для себя ничего не хочет. Готов быть вице и ничего взамен. Дико.

– Ну… да, диковато. Но Микулов всегда был… своевольным. Я тоже постоянно думаю про это. Микулов, как я понимаю, действительно уже у последней черты. Детей нет. На кого ему оставлять страну? На оппозицию, которая сразу после его смерти скорее всего придет к власти? Он оппозицию ненавидит всей душой. Поэтому, видимо, рассуждает, что уж лучше снова с Россией соединить Белоруссию, чем она достанется этим бесноватым. А его премьер-министр и другие подчиненные – все так себе руководители, без харизмы. Он их специально так и подбирал, чтобы ему конкуренции не составляли. Ему осталось жить недолго, и мне кажется, вв этой ситуации все логично. Микулов решил войти в историю как человек, который объединил два братских народа. Вместе с вами, конечно, – уважительно добавил Байбаков.

– Не знаю, не знаю, – сказал Паутов. – Пиар-поддержку уже запустили?

– Да, конечно, я дал команду. По всем главным каналам телевидения, по радио, в интернете – везде политологи, обозреватели и всякие ведущие и в новостях, и в ток-шоу пережевывают эту тему – что давно уже две страны должны были бы объединиться. И делают вывод, что очень удивительно, почему Россия и Белоруссия до сих пор еще не вместе, – Байбаков лучился самодовольством школьника, блистательно ответившего у доски. – В общем, по полной программе. Через сутки большинство в стране будет готово с восторгом принять новость о присоединении Белорусии.

– Все правильно, молодец. От этого хуже при любом раскладе не будет. Я, естественно, не против того, чтобы стать еще и президентом Белоруссии, в составе России. Но, хоть убей, это как-то… – Паутов вздохнул и, прищурившись, оглядел окрестности огромного бетонного поля аэропорта. – Слишком все ровненько. Слишком хорошо.

Президент дернул плечами, и Байбаков, сразу поняв намек, чуть приотстал, чтобы дать возможность боссу обмозговывать ситуацию в одиночестве.

Паутов сделал еще несколько шагов в сторону самолета, но затем внезапно остановился, из-за чего вся процессия смялась, так что некоторые из сопровождавших президента налетели на тех, кто успел сразу среагировать и остановиться. Паутов резко развернулся и сказал, ища глазами в толпе:

– А где мой Артемка? Артемку взяли?

– Взяли-взяли, Владимир Иванович! А как же, Владимир Иванович! Здесь он, Владимир Иванович! – раздались там и сям голоса.

И действительно, очень прытко протолкнувшись между сановниками, пред лицо Паутова явился Артемка – Артем Алексеевич, тот самый мужичок, который встретил писателя Кутыкина в Кремле и как бы нечаянно лишил его затемняющих очков. Артем Алексеевич был при президенте чем-то вроде любимого дворецкого или денщика, и Паутов иногда, в моменты принятия важных решений, становясь слегка суеверным, спрашивал его мнение по вопросам, в которых тот на самом деле ни бельмеса не смыслил. Впрочем, знание от Артема Алексеевича и не требовалось, Паутов в подобных случаях считал его ребенком, говоря окружающим, что, мол, устами Артемки глаголет истина.

Вот и на этот раз Паутов строго, но в то же время ласково, как родитель, посмотрел на Артема Алексеевича и спросил:

– Слушай, Артем, скажи-ка мне, что ты думаешь насчет того, что мы летим в Белоруссию? Все будет нормально? Быстро говори, не думай.

– Да, конечно.

– А если конкретнее? Какие-то слова еще тебе в голову приходят – быстро, не думая?

– И думать нечего, – ответствовал Артем Алексеевич. – Не волнуйтесь, Владимир Иванович, и долетите нормально, и приземлитесь.

– Да я не про это. Понятно, что долетим, – Паутов был раздосадован ответом. – Я про… да ну тебя!

– Вы спросили, я ответил – что да.

– Ну и я ответил – что понятно.

Паутов развернулся и двинулся к самолету.

– Понятно, да не всегда, – пробормотал себе под нос Артем Алексеевич. Он не обиделся на то, что босс раздраженно хмыкнул и махнул на него рукой. Просило начальство ответить быстро – он и ответил, а уж правильным ли был ответ или неправильным, начальству видней.