И Харроу поверил бы, но есть один нюанс — перламутровая капля, скачущая за Джу. Капля, обволакивающая монету с одной стороной. Достал все-таки.

— А что ты сказал им?

— Спросил про стены и поле, — Джу неожиданно точен в ответе. — Их ли это Балаган?

Больше вопросов Харроу задавать не стал. Все мысли уплыли куда-то далеко — к вазе с такой вкусной щелочью. И он бы совсем провалился в дрему, если бы не тощий силуэт, проплывающий рядом.

— Слушай, — обращается к Пыльному Доктору Харроу. — А что это были за фибриллярные белки?

Дымный циркач замирает на месте и несколько мгновений не отвечает.

— Борода. Я думал назвать это — борода.

Полуденное небо над аэродромом пленяло чистотой и обманчивым невоенным спокойствием. Солнце ласково пригревало, и Алексей приветливо щурился ему в ответ. Сейчас меньше всего хотелось слушать наставления комэса Веснина об особенностях тактики воздушного боя в прифронтовой полосе. Мысли бурлили в густом вареве впечатлений от утренней стычки со звеном Me-109: «О какой теории может идти речь, когда каждую неделю полк теряет две-три машины? И это еще в условиях, выражаясь штабным языком, „оперативной паузы“. То ли еще будет, когда фрицы начнут наступление, уж больно много и давно об этом говорят, и все полушепотом. Изрядно нас сегодня потрепали господа из люфтваффе. Пашка только каким-то чудом успел увести свой подстреленный ЛаГГ. Я так и не понял до конца, что за хитрый маневр провернул мессер, но в результате он зашел от солнца, как по учебнику, чуть снизу и ловко всадил очередь в бок Пашкиной ласточки. Фюзеляж прошило от кабины до левого стабилизатора. Нажми фашист на гашетку полсекундой раньше, и писать бы замполиту похоронку матушке гвардии младшего лейтенанта Павла Остапчука. Исчезли супостаты так же неожиданно, как и появились. „Старый знакомый“ — Albatross, необычный позывной, больше морскому летчику подходит, и птичка эта на фюзеляже намалевана. Ну что ж, тебя-то, сволочь, я теперь безо всякого позывного достану! Только окажись в небе поблизости».

Очевидно, список неприятных сюрпризов для Алексея на сегодня не исчерпывался подбитым ведомым, и это отчетливо прозвучало в голосе командира:

— Лейтенант Соколов, отправляйтесь с посыльным. Вызывают, срочно. — Рядом с Весниным стоял щупленький солдат-узбек из аэродромной роты и с любопытством разглядывал асов, внимавших лекции командира с огромного бревна, послужившего импровизированной скамейкой для внеплановых занятий по тактике.

— Куда вызывают, товарищ гвардии майор? — Алексей вернулся мыслями с курского неба на грешную землю аэродрома.

— Куда-куда… — Герингу под м…да! — Подуставшие от тактических премудростей летчики громко расхохотались, но пояснение Веснина о вызове в особый отдел сменило хохот понимающим молчанием, а лица стали серьезнее прежнего. — Где и во что ж ты успел так вляпаться? — Командир с досадой покачал головой.

— Ну вот там-то мне все и расскажут, — растерянно улыбнувшись, Соколов посмотрел в глаза Веснину, раздраженно теребившему свои знаменитые на всю дивизию усищи. — Разрешите идти?

Алексей поднялся с бревна, одергивая гимнастерку.

— Поулыбайся мне еще! В учебку сошлю на хрен, к Гитлеровой матери. Будешь новобранцев гонять! — Майор оставил в покое усы, снял фуражку и, стряхивая с нее несуществующую пыль, сочувственно добавил, глядя в добродушную сероглазую физиономию молодого пилота: — Если вернешься к вечеру… Если вообще вернешься.

— Есть вернуться, — лейтенант подобрал неуместную улыбку, поправил пилотку и, механически козырнув командиру, обратился к посыльному: — Ну что, солдат, идем?

— Пойдемте, товарищ лейтенант. Товарищ капитан-особист приказал быстрее. Мрачный он и сердитый, очень сердитый.

Направившись вслед за узбеком, Соколов услышал за спиной продолжение лекции: «Немец — мужчина серьезный и дисциплинированный, а потому часто предсказуем. Моя задача — научить вас этим пользоваться. Мелочей в нашем деле не бывает. Бояться врага не следует, но недооценивать — тем более». Алексей поймал себя на мысли, что не выходивший у него из головы Альбатрос, был сегодня утром, вопреки Веснину, абсолютно непредсказуем. При этом действия звена Соколова легко были фрицем просчитаны. Уже четвертая встреча с ним в небе над «Курским выступом» закончилась конфузом для сталинского сокола (ох и наслушался Алексей шуточек на предмет своей фамилии). На счету неуловимого врага было уже двое убитых, один тяжелораненый, два сбитых новеньких Яка, да еще сегодня — не подлежащий восстановлению Пашкин ЛаГГ. И все только из родного полка, а сколько еще других? Разумеется, такие частые встречи с одним и тем же мессером должны были рано или поздно заинтересовать особый отдел. Но, как назло, никаких вразумительных объяснений всему происходящему у Алексея не было, и он целиком переключился на волну предстоящего разговора: «Не зря, ох, не зря командир так за меня опасается. Ну и поганую же картину нарисует сейчас особист, а уж выводы сделает — мама не горюй! О последствиях лучше не думать вообще». Однако, ожидая сурового допроса по подозрению чуть ли не в измене, доказательствами которой особый отдел вряд ли станет себя утруждать, Соколов не учел одну важную деталь. Жизнь любит поначалу удивлять нас обстоятельствами, которые при внимательном осмыслении находят себе вполне разумное объяснение.

— Гимнастикой занимаешься, Соколов? — Вопрос коренастого особиста, подволакивающего правую ногу, показался, скорее, легкой провокацией, чем попыткой психологического давления на прибывшего по его распоряжению пилота. Заинтересованный тон, которым он был задан, еще меньше вписывался в представления Алексея о допросе с пристрастием.

А неторопливый жест, с приглашением присесть на слегка повернутый по отношению к столу стул, вообще привел летчика в замешательство.

— Плаванием. Занимался. До войны, — конечно, интерес капитана мог быть продиктован простой и понятной завистью полукалеки к вполне здоровому молодому человеку. Однако в проницательных глазах особиста Алексей увидел кое-что другое. Взгляд был оценивающим и скорее испытующим, чем подозревающим. Все это дезориентировало Соколова окончательно, как смена расположения неба и земли в апогее петли Нестерова, — «Небо под ногами», лучше и не скажешь. Так когда-то пошутил командир учебной эскадрильи, потрепав в качестве поздравления русую шевелюру свежеиспеченного пилота. — Сейчас не до плавания, товарищ капитан. Все больше летаю.

Попытка лейтенанта поддержать непринужденный тон собственного допроса понравилась увечному капитану.

— Я тоже летал, но это до войны. Однако жизнь вносит свои коррективы, часто неприятные, а иногда еще и непонятные. А может быть, не жизнь, а Судьба. Кто знает? — Проковыляв за свой стол, капитан присел. Бросив два кусочка сахара и опустив ложку в граненый стакан с дымящимся чаем, стал размешивать, неинтеллигентно гремя ложкой. Тяжелые, вязкие, тягучие мгновения ожидания, пронизываемые только этим звуком, спустя почти полминуты нарушил вопрос: — Leutnant Sokoloff, schprehen sie deutsch?