– Надо прятаться.

– Зачем? Все равно найдут. И тогда уж точно пристрелят.

Поздно. Леха затащил меня за какую-то балку и велел не дышать.

Вошли двое. Разговаривают.

– Здесь кто-то есть, – говорит первый.

– Никого здесь нет, – отвечает второй.

– Надо проверить.

– Проверяй.

Первый походило по чердаку, но нас не обнаружил.

Мы слышали, как щелкнула зажигалка. Через минуту почувствовали сладковатый запах анаши.

– Странная, – говорю, – у королевы охрана. Анашу курят.

– Кто здесь? – испуганно закричал первый. Который изначально заподозрил неладное.

– Спокойно, – громко сказал Леха. – Мы выходим. Не стреляйте.

Подняв руки вверх, мы вышли из-за балки.

Перед нами стояли Славик и Ромик с младшего курса. Перепуганные так, что губы трясутся.

– А где охранники? – спросил Леха.

– Какие охранники?

– Королевские.

Славик и Ромик переглянулись.

– Понятно, – сказал Стасик. – Вы чего курили?

– Ничего мы не курили, – рассердился Леха. – Мы пиво пили. Думали, королевские охранники нас застукали.

– Я не понимаю, это мы дурь курим или вы? – удивился Ромик.

Леха рассердился пуще прежнего:

– Вы почему без предупреждения в «Бомонд» заходите?

– Какое предупреждение? Что за предъявы?

– Успокойтесь, – говорю. – Хотите пива?

От пива они не отказались. А мы от анаши отказались. Мы и без анаши на изменах сидели.

Рассказали парням про королеву. Парни не то чтобы поверили. Предположили, что нам с пьяных глаз причудилось. А нам не причудилось. И глаза были не слишком пьяные, и я потом в газете прочитал, что английская королева действительно посещала университет.

Пиво мы допили. Деньги закончились. А задор, знаете ли, не закончился. Задор, можно сказать, только начинался.

Мы с Лехой решили поехать к его другу Стиву Чернову.

Стив был американцем. Вернее – русским. Еще вернее – евреем. Из какой-то нулевой волны эмиграции – дореволюционной. Он худо-бедно говорил по-русски и очень любил водку Smirnoff. А мы тоже любили водку Smirnoff и говорили по-русски, хотя после водки Smirnoff не многим лучше Стива.

Леха гордился дружбой со Стивом. Во-первых, его распирало, что у него друг – американец. А во-вторых, Стив – еврей, и это позволяло Лехе чувствовать себя человеком толерантным, несмотря на то, что слова толерантный тогда еще никто не знал.

Поехали, значит, к Стиву. Выходим из метро. Десять минут пешочком – и мы у цели. В просторной холостяцкой квартире, где в холодильнике стоит литровый Smirnoff, а на плите – спагетти с соусом Uncle Ben’s. Что еще нужно, чтобы спокойно завершить этот полный впечатлений день.

Пока я маленько замечтался, Леха сцепился с каким-то еврейским юношей.

– Какого, – говорит, – хрена ты тут ходишь?

– А почему я не могу здесь ходить?

– Прекрати, – говорю я Лехе. – Твой любимый Шульгин, между прочим, был против погромов. И против дела Бейлиса.

– Тут он погорячился, – оспорил Леха знаменитого думского депутата. – К тому же он был за черту оседлости.

Леха злобно уставился на еврейского юношу:

– А здесь тебе не черта оседлости.

– Шульгин, – говорю, – выступал за постепенную отмену черты оседлости.

– Вот именно, – сказал Леха и назидательно поднял вверх указательный палец. – За по-сте-пенную.

Юноша, конечно, ступил. Пока мы вели исторический диспут, мог бы и смыться от греха подальше. Но он почему-то стоял как вкопанный.

Леха продолжал допытываться, почему молодой человек, покинув черту оседлости, проживает в Петербурге без достаточных на то оснований.

Я отвернулся и вообще отошел в сторону. Поговорит Леха да успокоится. Драки явно не намечалось. Леха здоровый, по три раза в неделю ходит в качалку штангу тягать. А еврейский юноша – дрыщ. Соплей перешибешь. Такого ударить – позор один.

Вот и стою я, мечтаю. Вдруг кто-то кладет руку мне на плечо. Оборачиваюсь – мент.

А мерзкий еврейский юноша на меня указывает:

– Вот он.

– Ты чего, – говорю, – опух?

Смотрю по сторонам – Лехи нигде нет.

– Пройдемте со мной, – говорит мент.

– Не хочу, – отвечаю, – я с тобой идти.

И убегаю. Хорошо так побежал, легко. Правда, недалеко. Метра на три.

И получил ментовской дубинкой по физиономии. Упал. Мент меня поднял и ведет в козелок. Тут Леха появляется.

– Не ссы, – кричит, – я тебя не брошу.

И на прощанье ручкой машет.

А меня в козелок сажают. А Леха ручкой машет. Ну прямо мелодрама. Не плачь, мол, любимый, я тебя дождусь.