Был самый канун Кузьминок, и во двор вспорхнул снегирь — первая примета наступающих холодов. Снегирь уселся на высокую рябину, которая острой вершиной дотянулась до крыши терема и посреди первого выпавшего снега казалась огненным столбом, взметнувшимся в небо. Клюнул снегирь сладкую гроздь и добрым вестником полетел в московскую округу.

Зимних гостей уже поджидали, а потому по всему московскому двору по государеву велению были развешаны кормушки. Особенно много птиц налетело на Козье болото, где мастеровые с Бронной слободы устроили для них настоящий пир — соорудили огромный настил из досок, засыпав его хлебными мякишами и салом.

Было отчего пировать — следующего дня встречали зимушку.

Первый подзимок пришелся на Настасею-овчарицу — остудил ночной мороз Москву-реку до звенящей наледи, а сырые придорожные комья превратились в грудень. Колымаги, разбивая колеса о неровную колючую твердь, спешили по дворам.

Впереди — долгие зимние посиделки по избам, где девицы устраивали пир-беседу, делясь между собой нехитрыми летними секретами и полюбовными тайнами.

Государь проснулся рано.

С трудом продрал глаза на темные окна. В эту пору утренний свет больше походил на вечерние сумерки, и, если бы не деловая перекличка караульщиков, можно было подумать о том, что он отдыхал до самого темна.

Шевельнувшись, Иван понял, что отлежал руку, и кровь мелкими иголочками разбежалась от плеча до ладони. Щекотала и ранила. Рядом, безмятежно задрав нос кверху, спала Мария. Сытное, сдобное тело было бесстыдно оголено, а шелковое одеяло бесформенным комом валялось на полу.

Государь несильно шлепнул жену по голому заду и проговорил:

— Пробуждайся, утро на дворе. Сегодня день у нас будет длинный.

И, набросив на широкие плечи нагольную шубу, пошел в сени.

День у царицы Марии начался с выхода в соборную церковь. Помолилась государыня, постояла перед образами на коленях и в сопровождении огромного числа мамок и боярынь пошла к выходу, спеша показать народу счастливое лицо.

— Матушка, ты личико прикрой, — подсказала Марии одна из верховных боярынь, — негоже государыне перед простым людом напоказ свою красу выставлять. Народ-то в своем большинстве завистливый. Как бы порчу не навели!

У крыльца государыню встречал народ. Первый выход царицы сопровождался щедрой милостыней, потому в передних рядах была давка. Нищие тузили друг друга нещадно, драли волосья, пускали в ход кулаки и клюки, а песнопение порой перекрывало яростное матюгание дерущихся. Вопли прекратились только тогда, когда дверь широко распахнулась и, скрываемая со всех сторон мамками и верхними боярынями, показалась царица Мария Ивановна.

Бухнулась на колени челядь, опасаясь даже случайным взором оскорбить лицо царской избранницы. А следом на склоненные шеи полетели багряная медь и белое серебро — в ноябрьское утро это напоминало крохотные куски радуги отзвеневшего лета.

Опустели мешки с монетами, растворилась в холоде радуга, будто привиделась.

Поддерживаемая мамками и боярышнями, царица забралась в каптан, и возничий, молодой и нахальный отрок с блудливыми глазами, раздвинул толпу громким окриком:

— Дорогу! Великая московская княгиня едет! Дорогу царице Марии Ивановне!

Лошадки бежали весело и уносили каптан к реке Сере, где государыню уже дожидался Иван Васильевич. Следом за Марией Ивановной в повозках и санях торопились боярыни и боярышни. А народ, еще издали завидев царицын каптан, встречал его поклонами.

Возничий остановился на высоком бугре, отсюда хорошо была видна река и собравшийся на отлогом берегу народ, который стекался со всех окрестностей, привлеченный приездом самого государя. Это место было заповедное, а потому все с нетерпением дожидались травли или соколиной охоты. Не унимаясь, гавкало на привязи три десятка псов, готовых по команде рвать все, что встретится на пути.

Иван Васильевич неторопливо шел по берегу, а следом за ним двое дюжих рынд несли любимый стул государя. Иногда царь останавливался, чтобы пнуть смерзшийся ком земли или посмотреть, как сонная Сера борется со стужей. Самая кромка реки уже была стиснута льдом, и ребятишки отчаянно бегали по хрупкому оскольчатому краю, хмелея от чувства опасности.

— Хорошие дружинники растут, — ткнул Иван Васильевич жезлом на забавляющихся отроков. — Смелые! С такими не то что Казань, всю Сибирь в карман упрятать можно!

Государь едва остановился, а рынды уже подставили под седалище стул, глянул Иван Васильевич на смиренных холопов и, не сказав больше ни слова, побрел дальше.

Несмотря на надвигающуюся старость, государь по-прежнему был красив. Прожитые годы не сумели согнуть его гордой фигуры, он был высок и среди обступивших его бояр возвышался едва ли не на целую голову. Государь был величав: грудь что у кузнеца — широка! Его облик не портила и длинная борода, в которую, словно ранняя осень, забралась седина. Царь шел степенно, слегка опираясь на тяжелую золотую трость, острый наконечник которой буравил песчаный берег.