Шрифт:
— Чего тебе? — не скрывая раздражения, спросил Хаким.
Посланник отвесил поклон, а потом произнес:
— Мурза, тебя желает видеть хан.
— Вот как! Скажи хану, что я буду у него завтра, — отвернулся Хаким от посланника.
Якуб наклонился еще ниже:
— Хан велел явиться немедленно.
«Немедленно? Что это за тон! Видно, этому мальчишке мало одного урока. И вообще, нужно отписать султану, что он ошибся в выборе хана. Пришло время, чтобы поменять его».
— Иду, — мурза накинул на плечи халат и вышел вслед за посланником.
Хаким не сделал даже нескольких шагов, как рот его заткнули грубым шерстяным полотенцем, а на голову набросили пахнущий навозом мешок. Никто в стане крымского хана не заметил, как трое огланов перекинули большой тюк через седло коня и повели жеребца к высокому береговому склону.
Внизу неслышно текла речка. Ночь была безмятежной и тихой, и только редкие звезды отражались на ровной водной гдади.
Якуб отвязал мешок от седла, а потом, поднатужившись, огланы спихнули грузное тело мурзы в воду.
Река с громким хлюпаньем приняла дань, пустив огромные круги, и отраженные звезды закачались на острых гребнях.
Гонцы, гонцы…
Утром государь отобедал в селе Коломенском, а после обедни многотысячное русское воинство отправилось дальше на восток по казанской дороге. Карета Ивана Васильевича, запряженная тройкой белогривых лошадок, слегка подпрыгивала на ухабах, ненадолго прерывая чуткий сон государя. По обе стороны дружину обступал нетронутый лес, лишь иногда появлялись деревеньки, в которых могли поживать только лешаки с лешачихами.
Была страда. Бабы жали рожь. Они отступали от снопов и, замерев в поклоне, провожали карету государя, распрямляя натруженные спины лишь тогда, когда Иван Васильевич скрывался из виду.
— Государь едет! — надрывали глотки мужики.
Поглазеть на московское воинство сбегались и малые дети. Чумазые, в коротких рубашонках, без портов, они выстраивались вдоль дороги и, тыча перстами в походную карету, весело вторили взрослым:
— Иван Васильевич едет!
Московский князь выглядывал в оконце, и в это мгновение ликованию не видно было конца. «Велика держава, — думал государь. — Сколько едем, а ей конца-краю не видно. А как богата — зверя и птицы без счета!»
— Государь! — осадил своего скакуна рядом с каретой князь Курбский. — Здесь к тебе один гонец с вестью из Путивля послан.
— Зови, — зевнул великий князь.
К царской карете подвели оробевшего станичника. Картуз сбился на ухо, сапоги забрызганы глиной, а глаз нехороший, бесшабашный. Видать, детина из тех, что по дорогам в ночи шастает.
Станичник освободился от опеки боярских детей, которые строгой стражей застыли от него по обе стороны, сделал шаг навстречу, а потом плюхнулся самодержцу в ноги.
— Беда, государь Иван Васильевич, от самого Путивля тороплюсь. С коня не схожу. С вестью я к тебе от воеводы нашего. Глава наказ велел передать, что к украйне многие крымские люди идут, а с ними поклажа великая, много лошадей да верблюдов груженых.
— Неужно сам Девлет-Гирей пожаловал?
— Неизвестно, кто идет, государь, сам царь или, может быть, царевичи какие, но спешат татарове быстро. Вот уже Донец Северский перешли.
— На Коломну идут супостаты, — молвил самодержец. — Вот мы их там и встретим. Поспешай! — крикнул Иван Васильевич возничему, совсем еще мальчишке. — Дать станичнику водки, и пусть обратно в Путивль едет. Ходу прибавить, на Коломну!
На третьи сутки Иван Васильевич подъехал к Коломне. Город встречал самодержца парадным колокольным звоном. Отовсюду сбегался народ, а епископ со многими священниками вышел навстречу государю с иконой. В Коломне был праздник: в церквах горели свечи, а священники читали праздничную литургию.
После вечерни Иван Васильевич отдыхал в палатах митрополита. Но его покой был потревожен: вновь прибыл гонец, он-то и сообщил, что крымские люди, разделившись, последовали в Коломну и Рязань.
Тотчас был собран совет, и царь пожелал выслушать каждого из воевод, а когда высказался последний, вынес свое решение:
— Большой полк пусть стоит под Колычевом, передовой полк — под Ростиславом, а левой руке быть под Голутвиным монастырем. Как только это будет сделано, все дороги окажутся заперты и татарове к стольному граду не пройдут.
Через день из Тулы прибыл гонец.
Иван Васильевич принимал вестового, обрядившись в шутовской кафтан, в разгар пира. Гонец неуверенно перешагнул порог и, замешкавшись самую малость, смахнул с себя шапку и поклонился потешному кафтану.
— От воеводы я, — молвил молодец. — Из Тулы.