– Это, дорогуша, теперь не к нам. Пусть ее онкодиспансер лечит. Рак! – Потом, посмотрев скептически на обескураженную Ирину Сергеевну, повела глазами в сторону, пожала плечами. – Или посоветуйте ей обратиться в «Исцеление», к Константину Павловичу Кукшину. Он хоть и дорого берет, зато результаты лечения потрясающие. Только не распространяйтесь о нем особо. У него своя методика, и Кукшин не любит, когда пациент у других докторов побывал. Говорит, что мы, коновалы, какую-то ауру или чакру, черт их разберет, разрушаем… Ваша подруга, если не ошибаюсь, журналистка? Читала, читала. Лезет она в те сферы, в которых ничего не смыслит. Медицина – дело тонкое… Искусство врачевания, знаете ли… А она – «злоупотребления», «коррупция»… Нехорошо! Денежки у нее наверняка есть – пусть раскошелится.

Несмотря на то что медицинский центр «Исцеление» располагался здесь же, в здании поликлиники, Ирина Сергеевна мало что знала об этой фирме. Слышала, что доктора и медсестры в «Исцелении» получают какие-то запредельно-огромные зарплаты.

Фимка, узнав о том, что ей предстоит выбирать между онкодиспансером и Центром нетрадиционной медицины, сразу поникла, скукожилась вся и сперва пошла по знакомым профессорам-светилам, но те, принимая ее радушно, едва взглянув на результаты обследования, сразу скучнели, обещали достать какие-то редкие и чрезвычайно действенные препараты. Однако на Фимкин вопрос, нельзя ли отправить ее за границу, где лечат успешно рак в любой форме и стадии, старый профессор медакадемии, знавший ее с пеленок, покачал укоризненно седовласой гривой:

– Ну что ты, мечтательница! У здешних докторов тоже золотые руки! Вот я позвоню сейчас в онкодиспансер и тебя там примут как родную…

И когда Ирина Сергеевна пересказала Фимке разговор с завполиклиникой, поникшая подруга отправилась в «Исцеление», где провела больше часа.

Вышла оттуда Фимка окаменевшая и на взволнованные расспросы – что да как – процедила сквозь зубы: «Лжец».

Расстроенная Фимка ушла, а Ирина Сергеевна, не осмелившись приставать к ней с просьбами об участии в судьбе Славика, принялась обдумывать планы самостоятельных действий.

Что-то подсказывало ей, что сын жив. Переживая и плача по ночам, она все-таки не испытывала черной тоски, безысходности. Верилось, что не обманывает материнское сердце и она увидит еще своего Славика – живого и невредимого.

Дождавшись окончания рабочего дня, Ирина Сергеевна побежала к бывшему мужу, Игорю. Он жил в старом районе города, неподалеку от железнодорожного вокзала. Здесь, в неказистых внешне пятиэтажках «сталинской» застройки, с растрескавшимися и обвалившимися частично барельефами в виде серпов и молотов, снопов пшеницы и гроздей алебастрового винограда, заляпанных птичьим пометом, обитала старая степногорская интеллигенция. Их теснили «новые русские», выкупали огромные, с лепными потолками квартиры у спивающихся обкомовских отпрысков, споро проводили «евроремонт».

Игорь ни во врачебной, ни в административной карьере преуспеть не сумел, однако и не опустился, жил скромненько с новой семьей, работал, как говорят доктора, «на ставочку», раз в несколько лет продавая для продления семейного благополучия то доставшийся в наследство от родителя гараж, то теткину дачу, то бабушкину квартирешку.

Отца Игоря Ирина Сергеевна знала плохо. Вспоминался он солидным, с блестящей потно лысиной, вальяжным мужчиной. По квартире ходил, несмотря на грузность, бесшумно, вкрадчиво ступая суконными тапочками по мягким коврам, с непременной байковой тряпочкой в руках, коей беспрестанно смахивал невидимую пыль с темной, громоздкой до треска в полу мебели, оттирал, полировал там, где кто-то мог невзначай коснуться руками, и казалось, что лысина его сверкала незамутненно благодаря столь же неустанным заботам и применению специальных средств вроде «Полироли». Чем занимался сановный папаша в свободное от полировки платяных шкафов и сервантов время, Ирина Сергеевна не представляла, однако плохо верилось в то, что все помыслы его были направлены на неустанную заботу о благе трудящихся.

За Игорем пристрастия к чистоте не водилось, он был даже в чем-то неряхой, по крайней мере, не догадывался без напоминания сменить рубашку, носки, зато здорово напоминал свою мать. У нее, как и у Игоря, не сходило с полного и вполне здорового лица выражение обиды и уязвленности, будто ее и сына обошли чем-то в жизни, не додали по-крупному, а может быть, оттяпали, а им осталось теперь только переживать об упущенном.

Ирина Сергеевна знала за ними это качество, но не могла привыкнуть к их вечной досаде, выражаемой обычно присказкой: «Ну, конечно, как нас что касается…»

Направляясь к бывшему мужу, она представляла, как, услышав о Славике, скривится он горестно, махнет пухлой рукой обреченно и затянет свое тоскливо-злобное: «Ну, конечно, как нас что касается… Другие служат, и ничего…» Но больше идти было не к кому. У Игоря, возможно, сохранились какие-то связи – нет-нет, да мелькнет на телеэкране знакомое по прежним временам лицо.

Правда, еще будучи женой Игоря, особой поддержки от влиятельных друзей покойного свекра Ирина Сергеевна не ощущала, разве что свекровь, гневаясь, звонила иногда дежурному по обкому партии. Был, оказывается, такой, и, что удивительно, приезжали среди ночи сантехники, ликвидировали шустро течь или воздушную пробку.

Ирина Сергеевна втихаря переписала для себя заветный телефончик, даже пользовалась им раза два, живя уже с мамой и даже добивалась успеха по мелочам, но теперь не было ни обкомов, ни номеров телефонов с волшебной отзывчивостью, а если и существовали такие, то Ирина Сергеевна вызнать их не могла.

Свекрови уже не было в живых, умерла несколько лет назад, и оставалась слабая, иллюзорная надежда на Игоря.

Входная дверь в квартиру Игоря была теперь иной – из железа, скрытого декоративной планкой. Ирина Сергеевна тоже затеялась было поставить такую – все соседи отгораживались от лихих визитеров, укреплялись, но как узнала про цену – враз отступилась. Хотя, если подумать, у нее и воровать-то нечего.