– А ты, Федька, при этом законе главный смотритель, – уточнил майор.

– Если не я с тридцатью годами отсидки за горбом, то кто? – усмехнулся приятель. – Мне ведь для себя уже ничего не надо. Вот домишко этот, что от мамани покойной достался, чая замутка, курево да бутылка водки по праздничкам. На бескорыстии моем авторитет держится…

– Ни хрена себе бескорыстие, – развеселился Самохин, – воруете всю жизнь, людей грабите, и туда же… в бескорыстные…

– Дурачок! – снисходительно пояснил Федька. – Да я отродясь у работяги или старушки копейки не взял. Вот ты заработками этого… свояка, что ли, родственничка своего возмущался. И правда, такой халявы нынче полно, она и раньше была, просто не все про то знали. Ну а мы людишек таких отслеживаем… И капитал нечестно заработанный таким образом перераспределяем. Чтоб некоторым, не в меру шустрым, жизнь медом не казалась. Делиться надо!

Федька опять разлил, подал стопку майору, подсунул заботливо баночку с чем-то вроде ягод, ложечку пластмассовую. Самохин выпил, пожевал ягодки, выплюнул, брезгливо поморщившись:

– Что за гадость?!

– Эх ты, деревня! Это ж маслины греческие! Весь мир ими закусывает, – улыбнулся приятель.

– Ну и дураки. Лучше уж твою хамсу жрать… Складненько у тебя выходит, Федька, только мне-то на уши не наезжай… – вернулся к разговору майор. – А то я вашего брата уголовника не знаю. Если вы нам еще и законы устанавливать начнете – конец света наступит!

– Да в том-то и дело, что законы ваши давно не работают, – разъяснил Федька. – Ты попробуй по суду долг вернуть или ущерб возместить понесенный – наплачешься. А мои братки такие вопросы без волокиты за день-два решают. И по справедливости, между прочим. Как в зоне мужичка-пахаря обижать нельзя, кормильца нашего, так и здесь, на воле. Работяги, предприниматели мелкие, торговцы уличные они ж, как пчелки, по капельке медком золотым наши улья пополняют. Давеча пришел ко мне один такой, жалуется. Так, мол, и так, машинешку старую угнали. А она всей семье кормилица. На дачу съездить, картошку посадить за городом… Короче, дал команду пацанам, нашли, вернули, еще и извинились.

– Здорово! – восхитился Самохин. – А если бы не развалюшку старенькую, а «мерседес» сперли – как? Тоже вернешь?

– А я для начала поинтересуюсь: какими это трудами титаническими ты, мил человек, на такую тачку деньгу заработал? Не слишком ли тебе бабки легко достаются? А раз так – поделимся в пользу бедных, на дела святые, на общак наш воровской, для выручки страдальцев предназначенный…

– Как в обэхаэсэс! – усмехнулся Самохин. – А если я, к примеру, приду к тебе, как простой гражданин советский, и пожалуюсь: обижают меня некие супостаты. Дать бы им по рогам, чтоб не наглели, – поможешь?

– Какой базар?! – великодушно изумился Федька. – Душу из гадов выну!

– Вот. А я, оказывается, наврал и хороших людей оговорил!

– Разберемся!

Самохин глянул ехидно:

– У тебя что, следователи есть, дознаватели?

– Что надо, то и есть, – ощетинился Федька. – Щас прям все тебе, куму, и выложу!

– Почему ж ты тогда Щукиным окорот не дашь, раз всесильный такой? Кишка тонка у твоей справедливой братвы против его отморозков?

– Дойдет и до них очередь, – хмуро пообещал Федька.

– А если они до тебя вперед доберутся?

Федька презрительно сплюнул, поманил пальцем от машины подручного:

– Эй, фраерок! – и, когда тот подскочил с готовностью, скомандовал: – Покажь волыну!

Парень выхватил откуда-то из-за спины огромный пистолет, ловко крутанул в руке и так же молниеносно спрятал.

– Видал? – похвастался Федька, жестом отпуская парня. – Новейшая разработка военно-промышленного комплекса. Такие шпалеры на вооружении спецподразделений стоят. Любой бронежилет – навылет. У тебя-то небось «Макаров» задрипанный?

– Нам на постоянное ношение оружия не выдают, – буркнул Самохин. – Я, ежели что, удостоверением личности твою братву пугать должен… А вот у Щукина такие стволы наверняка тоже есть. Ты ведь, Федька, идеалист. И кончишь, как всякий романтик, плохо. Надоешь пацанам в один прекрасный день своими назиданиями да окоротами, они тебя и уберут. Вот этот телохранитель твой с оловянными глазами и кокнет!

Федька сбросил жаркую волосатую фуру, потер татуированной пятерней только что начавшую обрастать ежиком седины голову, сказал беззаботно:

– А-а… Давай, майор, еще по чуть-чуть дернем! За что? А за Ваньку. Помнишь, Пузырь, Ваньку? Пацанчика маленького, из эвакуированных? Давай его помянем, а?

– Давай, – согласился Самохин, пролив дрогнувшей рукой наполненный всклень стаканчик.

Майор глянул на небо, сгустившееся к ночи до черноты, словно надеялся разглядеть там, среди блистающих звезд, нынешнюю обитель маленького лопоухого Ваньки, горбатенького с малолетства. Да какого малолетства, господи, если лет семи от роду пацаненка этого, эвакуированного с матерью в глубокий и безопасный тыл, уже не стало на свете. И виноваты в этом были Самохин, в ту пору носящий кличку Пузырь, и тогдашний предводитель местной шпаны Федька. Были они чуток постарше того, кого поминали теперь, – десятилетними балбесами. Война недавно окончилась, но жизнь не устоялась еще, ни о каких детских садах и пионерских лагерях на лето в их поселке пацаны слыхом не слыхивали, разве что в кинофильме приторно-сладеньком про Тимура и его команду видали, да и то большинство из них, предчувствуя судьбу свою дальнейшую, симпатизировали вольнолюбивому отрицательному герою… Квакину, что ли?