Выход, как уже не раз бывало в жизни майора в подобных ситуациях, нашелся неожиданно. Он в буквальном смысле распахнулся перед Самохиным, ослепив на миг, в виде незамеченной им раньше двери в стене по соседству. И когда она распахнулась на мгновение, чтобы впустить официанта, ловко скользнувшего туда с заставленным бутылками и снедью подносом на высоко поднятых руках, майор успел разглядеть небольшой зальчик, богато накрытый стол, сидевших за ним крепких парней, а во главе, в торце, узнал Губу – Жорика Губарева, полгода назад освободившегося после десятилетней отсидки в колонии, где служил в ту пору Самохин. Своей кличкой Жорик был обязан не только фамилии, но и нижней губе, которая и впрямь выделялась на его лице, была отвислой, приоткрывающей блестящие желтым «рандолем» нижние зубы. Вид Жора имел простоватый, эдакого недалекого, рожденного в рабочем бараке блатняка, чей дом – тюрьма, но Самохин знал, что Губа – сметливый, рисковый и опасный вор, правивший зоновской братвой жестко и беспощадно.

Переведя взгляд на доктора, майор увидел, что Скляр тоже здесь и пробирается, раздвигая танцующих, которых заметно прибавилось, к столику Бушмакина.

Официант скользнул из укромной дверцы в стене, и Самохин, привстав, успел поймать его за полу маскарадно-казачьего френча:

– Товарищ! Тьфу ты, черт, господин лакей!

Тот крутанулся, освобождаясь, прошипел яростно:

– Ты чего это себе позволяешь?!

– А ну, иди сюда, козел, – приказал майор, ощутимо дернув официанта за фалды, – вернись, откуда только что вышел, и скажи этому, губошлепому, что его друган старый видеть желает!

Официант подозрительно покосился на Самохина:

– А вы, гражданин, отдаете себе отчет, на что нарываетесь…

– Сказал передать – значит, иди и передавай! – распорядился майор, вскипая.

– Ладно, только ежели что – пеняйте на себя. Жора Губарев не тот человек, чтобы с каждым встречным…

– Я не каждый! – отрезал Самохин и отвернулся от официанта, боясь потерять в толпе Скляра. Но тот уже беседовал мирно с Бушмакиным, и газетного свертка на столе не было. Зато на скатерти перед ними появились тарелки, рюмки, длинные, необыкновенной формы бутылки.

Кто-то осторожно коснулся плеча майора. Обернувшись, он увидел давешнего казачка-официанта.

– Пойдемте, – скупо предложил тот и посторонился, приоткрыв перед Самохиным неприметную дверь.

Зал, куда ступил майор, был явно не предназначен для залетных гостей. Мягкие диваны и кресла вдоль стен, увешанных толстыми коврами, такие же ворсистые ковры на полу ощутимо глушили звуки танцевальных ритмов, и можно было разговаривать не повышая голоса.

За широким и длинным столом, густо уставленным разнокалиберными бутылками, разместилось полтора десятка крепких, коротко стриженных парней. На их фоне восседавший во главе стола Губа выглядел тщедушным и изможденным. Костюм из дорогой, искристой ткани висел на нем мешковато, и голова Жоры с жидкими, прилизанными в челочку волосиками торчала на тонкой морщинистой шее над широкими лацканами и плечами просторного пиджака, напоминая черепаху, выглянувшую из панциря. Воззрившись на Самохина, Жора теребил задумчиво свою отвислую «фирменную» губу.

– Здравствуй, Губарев, – строго сказал Самохин, – извини, если помешал, дело неотложное есть. Надеюсь, признал?

– Ба-а! Начальник! Какими судьбами?! – оживился Губа. – Заходи, раз базар есть. Я, в натуре, без вас, зоновских ментов, даже скучать начал!

– Мне бы, Жора, с тобой один на один пошептаться…

– А вот это не пролезет, майор… или подполковник уже?

– Майор, увы, брат, – вздохнул притворно Самохин.

– Ты же понимать должен, гражданин начальник, что мне с кумом втихаря шептаться никак не капает…

– Да знаю я, – досадно махнул рукой Самохин, – а в этой братве ты уверен?

– Могила! – гордо заявил Губарев, обведя рукой собравшихся за столом.

– Ага… видал я, как эти «могилы» колются, если подойти к делу умеючи… Хотя, с другой стороны, если и есть среди них стукачок – не страшно. Пусть узнают те, кому следует, чем старым операм вроде меня заниматься приходится… – усмехнулся майор.

– Садись, выпей с нами, потом о делах потолкуем, – предложил Губарев. Он был заметно пьян, но недрогнувшей рукой налил Самохину полною, «с бугорком» рюмку.

– Ну давай. За нашу победу, – приветствовал его с кривой улыбкой майор и, не чокаясь, опрокинул в рот жгучий коньяк, и хитрый Губа, вспомнив виденный в детстве фильм, подал ему вилку с наколотым кружочком лимона и добавил со значением:

– За нашу победу! – и тоже выпил, подмигнув ничего не понявшей и застывшей напряженно со скрещенными на груди мускулистыми руками братве.

Самохин поморщился от лимона, кашлянул в ладонь и спросил Губарева:

– Ответь мне, Жора, я тебя в зоне щемил?

– Еще как! – осклабился тот, сверкнув золотыми зубами. – Лично дважды в бур загоняли!

И оглядел победно своих приятелей – вот, мол, я какой, огни и воды прошел!

– Признайся честно, по той жизни, по понятиям, за дело щемил? – настаивал майор.

– Да че там, командир, прошлое ворошить, – великодушно развел руками Губа. – Я ж в «отрицаловке» ходил, в ней и останусь по гроб. Так что какой может быть базар? Все правильно!

– А вот скажи, Губарев, перед кентами своими, скажи: было такое, что старший оперуполномоченный Самохин у зэков деньги вымораживал и себе на карман клал?