— Что здесь произошло? — сухо спросил Ховански.

Один из охранников, видимо, старший по званию, вытянувшись перед начальником, срывающимся голосом стал докладывать, указывая на мулатов:

— Кто-то из этих троих зарезал заключенного, господин полковник. К сожалению, никто не видел, как это произошло. Лейтенант Таккер все время находился рядом и отвлекся буквально на секунду… — полицейский замялся, но, найдясь, браво продолжил свой доклад: — Отвлекся, чтобы дать распоряжение, а когда повернулся… заключенный Кидс был уже ранен и лежал на полу. Мы ничем не успели ему помочь. — Полицейский с сожалением посмотрел на бездыханного Джонни Кидса, тело которого по-прежнему лежало на полу, перегородив весь коридор, рот был широко открыт, а остекленевшие глаза смотрели в потолок, а может быть, в вечность.

— А этот что? — так же сдержанно и сурово поинтересовался Томас Ховански, вскинув глаза на заключенного Игнатова, которому уже нацепили на запястья наручники.

— Мулаты сами все затеяли, — продолжал начальник охраны, — но русский оказался проворнее. Одному свернул челюсть, другому сломал руку, а третий наверняка теперь останется без яиц.

— Этих двоих отвести в госпиталь… иначе и они сдохнут до суда. А русского и этого третьего рассадить по одиночным камерам. Труп в морг! На медэкспертизу.

Два надзирателя принесли носилки, на которых лежал широкий зеленый мешок. Брезгливо, стараясь не запачкаться кровью, положили покойника на прорезиненную поверхность и упаковали его с головой, затянув «молнию» на самом затылке.

Подталкиваемый надзирателем, Варяг двинулся по коридору. Вдруг, что-то почувствовав, он резко обернулся и сразу наткнулся глазами на острый как бритва взгляд невысокого худощавого азиата Стива, который тут же отвернулся, сделав вид, что вовсе не интересуется русским.

День был безнадежно испорчен. Каким-то образом журналисты сумели пронюхать об убийстве в исправительном центре, и вечерние газеты запестрели заголовками: «Очередное побоище в здании тюрьмы», «Куда смотрит суд?!», «Есть ли в тюрьме демократия?».

По ночному каналу был дан сюжет у здания исправительной тюрьмы, в котором бойкий репортер рассказывал о подробностях драки. Описание было настолько точным, как будто бы он вместе с Томасом следил за всем происходящим на мониторе. Увеличенным планом оператор показал этаж, на котором размещалась столовая, и в заключение добавил:

— До каких же пор будет продолжаться насилие в исправительном центре? А может, тюремная администрация решила взять на себя и роль судей?

Томас Ховански в раздражении выключил телевизор. Состоявшийся репортаж был могильной плитой на его дальнейшей карьере. Все его честолюбивые помыслы в одночасье сумел разрушить безусый юнец, который едва выпрыгнул из стен колледжа. Как объяснить теперь изысканной аудитории, что он заведует не пансионом для престарелых, а исправительным центром, а в тюрьме случается, что заключенные не только бьют друг другу рожи, но еще и убивают.

Ховански надеялся, что когда-нибудь его старания будут замечены и по достоинству отмечены и он сумеет сделать карьеру, а то и перебраться в Вашингтон и заняться политикой, но после этого репортажа стало ясно, что его исправительный центр автоматически попадает в число худших. А на всевозможных совещаниях более удачливые коллеги будут тыкать ему в спину пальцами. Отныне его участь — киснуть в четырех стенах до самой пенсии.

От нахлынувших размышлений сделалось невыносимо, и Ховански позвонил Фрэнки:

— Слушаю, — безрадостно отозвался Галлахер на противоположном конце провода.

— Это Том. У меня все валится из рук. Если бы не твоя дурацкая идея, то меня не мучила бы бессонница.

— Что ты так волнуешься? — невозмутимо спросил Фрэнки. — Тебя не должно волновать то, что произошло.

— А когда мне, по-твоему, стоит волноваться? Когда Дядюшка Сэм выгонит меня пинком под зад с работы?! Может, ты этого хочешь? Я проработал в учреждении пятнадцать лет и не имел ни одного взыскания, а сейчас меня могут просто вышвырнуть безо всякого содержания.

— Ты преувеличиваешь.

— И потом, мне не по душе вся эта вонь вокруг моего учреждения. Если газетчики начнут копать дальше, то нам не поздоровится обоим. Учти это! И как они обо всем узнали?! Моя тюрьма — это не место отдыха, а закрытое учреждение. Я начинаю думать о том, что моя тюрьма скоро превратится в один из филиалов вечерней газеты. Кто-то из моих сотрудников снабжает журналистов информацией.

— Том, тебя не должна беспокоить вся эта шумиха, ты им не по зубам. И потом… я сам обо всем рассказал газетчикам.