При такой ловле главное — поплавок. Вернее, даже круги от поплавка. Так насмотришься, что спать ложишься — волшебные круги продолжают расплываться перед глазами. Признаемся: лодка наша от перегрузки рыбой ни разу не опрокинулась, но из всех рыболовов в лесу мы держим первое место. Мы знаем наперечет своих конкурентов. Вот как раз против лодки в обрыве берега — норка. Тут живет рыболов из Египта.

Все, конечно, его видели: изумрудно-зеленый, с коричневым верхом кафтан, нос долотом.

Зимородок. Рыболов садится на ветку и ждет, ждет, долго глядит на воду. Мы уже много раз сменили наживку, а он сидит. И дождался, бултыхнулся в воду, с рыбой полетел к норке. Двух других рыболовов мы даже взяли на иждивение.

Кинем дохлую рыбу и сидим ждем. Озираясь, над самой водой проносится чайка. Раз — и нет рыбки. Чайка не знает, что мы ее из кустов в это время раз — и сняли. Коршун с большой высоты замечает рыбешку, но, конечно, замечает и нас, кружится, кружится, не спешит кинуться книзу.

Рыбу мы чистим на берегу возле лодок.

Тут тоже есть иждивенцы. Если рыбу оставить у лодки и ночью подойти с фонарем, можно увидеть иногда, как, задом-задом, тихонько пятясь, рыбу уносят раки. Мы с Володькой не против такого раздела добычи — много ли рыбы надо на сковородку, — но вдруг на берегу обнаружилось чистой воды воровство, грабеж даже. Пошли помыть руки — исчезла огромная Володькина красноперка. «Это коты…» Володька рассказал: в лес из села приносят котов-ворюг. Завяжут глаза, чтобы дороги не видел, и бросят.

Рыбу мы чистили на берегу возле лодок.

Удод смешно кланялся…

В лесу ворюги птенцов и мышей промышляют, а со снегом, когда все живое попрячется, собираются на кордоне. Володькин отец подтвердил: «Осенью спасу нет. В сарай лезут, в трубу от холода забираются. В прошлом году хозяйка печь затопила, а он — бух из трубы и чуть не в чугун.

В саже весь, заметался, как черт, по избе. Штук двенадцать в прошлом году собралось…»

Вот это да! Мы с Володькой нарочно стали оставлять рыбу и делать засидку в кустах, конечно, вооруженные объективами. И что же? — кот почуял засаду. Он появился, когда мы перестали его караулить. Я одевался после купания, Володька собирал весла и удочки, рыба была почищена и сложена в котелок. И вдруг крик: «Ножик, ножик унес!..» Володька швырнул весла — и в кусты что есть духу… Вылезает, держит ножик в руках… Рассказать — не поверите: ворюга-кот подкрался и принял за рыбу подаренный мне в Антарктиде американцами ножик. Схватил — и наутек. И не сразу понял ошибку…

Пошли чередой погожие, жаркие дни.

На лесных полянах появились пахучие копны сена. Володькин отец ходил в лес искать пропавшую телку, вернулся веселый (телка нашлась) и поставил в бутылку пять голубых васильков. Скошенный луг подсох и колет босые ноги. Стрекочут кузнечики. Ужи греются на старых пнях возле воды. Два ужака, большой и маленький, перестали нас с Володькой бояться.

Когда мы с веслами проходим к воде, они только чуть поднимают головы с желтыми опознавательными знаками. Плотва перестала клевать, но мы и не очень жалеем. Мы снимаем в лодке рубашки и чуть шевелим веслами, затихаем, говорим друг с другом только глазами. Тихая заводь в курском лесу, конечно, не Амазонка, анаконду тут не увидишь, но кое-что мы с Володькой все же увидели. Мы видели: плыл бобер.

Он вылез на берег возле коряги и стал смешно чистить лапами шубу. Глаза у бобра стариковские, и мы подплыли почти вплотную.

Бобер испуганно бултыхнулся и так по воде хвостом маханул, что в нашу лодку залетели холодные брызги. За поворотом воды в зарослях тоже бултыхнуло.

Володька повел рукою и растопырил пальцы. Я понял: «Их тут штук восемь».

На песчаной отмели в прогретой воде в полдень купались трясогузки и воробьи. На земле виднелись следы двух лосей.

«Они тут переходят речку». Мы караулили, но лосей не увидели. Зато увидели у воды два любопытных глаза. Володька выпрыгнул, и через минуту в лодке у нас сидел подросток-енотка.

Он первый раз, наверно, увидел воду, в первый раз видел людей. Сжался в комок, но держался с достоинством. Володька сосал укушенный палец, а я греб к дому. С этого дня нас в комнате стало трое. Енота мы поселили в шкафу. Он пожирал яйца и рыбу и рос так быстро, что через семь дней мы боялись к нему притронуться. Расстаться с пленником было жалко, но в комнате стало попахивать зоопарком. Пришлось отвезти енотку на песчаную отмель.

Вечерами мы сидим на поваленном дереве у воды и слушаем, как поют козодои. Р-р-р-р-р-р… Даже и непохоже на песню, а слушать приятно. Весь вечер: р-р-р-р-р-р. Летает козодой близко, почти цепляет Володькину голову, нырнет — и снова кверху летит. Чем мы ему полюбились? Володька успешно решает эту задачу: «Мошек около нас ловит». Над водой с тонким писком порхают летучие мыши. Володькин отец принес из погреба молока, присел, фонарь на сучок повесил. Сейчас же у фонаря появился рой мошкары. «Гляди…» — шепчет Володька. Из темноты на армию мошек пикирует огромная стрекоза. Минута — опять пикирует, опять, опять… Слышно, как шелестят прозрачные крылья. Даже Володькин отец из любопытства привстал. Никак не можем разглядеть момент, когда охотник хватает добычу…

Тот самый енотка…

Ночь. Р-р-р-р-р-р… Под эту песню мы идем с фонарем к дому. «Дороги в лесу просохли. Вы бы завтра за хлебом в Капустищи смотались…» — говорит Володькин отец. Пьем молоко. В открытое окно слышно: чуть трепещут листья на верхушке осины и кричит перепел. Пахнет летом.

«Дядь Вась, а кто изобрел велосипед, ему премию дали?» Я понимаю Володькин вопрос, потому что и сам полным ртом хлебаю ветер и радость от езды на двух волшебных колесах.