– Тогда шагом марш за Сережкой. Где он засел? Пока не разоружимся, не выпущу!

Крепко схваченный воротник мальчишкиной курточки подтверждал, что это так.

– Подождите, дяденька, отпустите! Может, тут уронилось?

Чуть-чуть приотпущенный он нагнулся и быстро-быстро зашарил по земле, меж битого кирпича и бутылочного боя. Нашел то, что надо, и выпрямился: вот!

В ладонь доктора Рыжикова легла латунная трубка, оснащенная толстой резинкой и гнутым гвоздем, – простейший самопал, десятилетиями стоящий на вооружении уличных и дворовых команд. Незаменимый в воспитании отваги, как мосинская трехлинейная винтовка. Только винтовка давно уступила место в строю автоматическому оружию, а самопал оказался редкостно живучим. Видимо, в силу еще более удачной конструкции.

– Так я и думал, – рассмотрел он под фонарем свой трофей. – Для тройного заряда. Ну куда вы лезете, куда вам надо? Ну почему наши вам не подходят – надежные, опробованные, безотказные, еще до войны испытанные и поставленные на конвейер? Обязательно надо увеличивать заряд? Прямо как в мировой гонке вооружений!

Во время этого увещевания стрелок, как и следовало, бесследно исчез. И проникновенные слова доктора Петровича всуе тонули во тьме.

Ладно, вздохнул он, все же исполнив свой воспитательный долг. И пошел к дому, сверившись с адресом по бумажке. Однако за несколько шагов до подъезда откуда ни возьмись вынырнула фигурка стрелка.

– Дяденька, не ходите к мамке! Я больше не буду! Честное слово даю! Не ходите, дяденька!

Доктор Рыжиков и думать не думал идти к его мамке. Он встал и объяснил со всей толковостью, что договор есть договор и он его намерен соблюдать по всем пунктам.

Но в подъезде мальчишка не отставал он него. А когда доктор Рыжиков постучал в совершенно постороннюю, на его взгляд дверь, вообще зашелся и вцепился в докторский рукав:

– Обманули! Не ходите, дяденька! Мамке кричать будет, что опять из-за меня заболела! И что помрет из-за меня! Я, честное слово, не буду! Обещали же не ходить! А сами обманули! Мамка драться будет, а пугач и не мой!

Доктора Рыжикова наконец осенило. Стрелок оказался сыном соседки-свидетельницы, к которой он набрался мужества пойти. Мужество требовалось не для того, чтобы от кого-то отбиваться, а для того, чтобы подступиться к издерганной, видно было в суде, и лжесвидетействующей женщины. До чего мучительное дело. Кроме того, он не имел права быть частным сыщиком. Но право быть гражданином, который может задать любому гражданину страны любой справедливый вопрос, он имел. Как задать – еще не знал, но знал, что имел. Просто прийти и спросить: «Почему вы с женой Чикина обманываете суд?» Проще простого, но это ведь надо, чтобы язык повернулся… Назвать незнакомого человека обманщиком – тоже надо храбрости набраться. Да еще если человек подозревается в неврастении.

С такой кашей в голове доктор Петрович подступил к соседкиной двери. Не успел он объяснить мальчишке-самопальщику, что дело вовсе не в самопале, как дверь открылась и они оба предстали перед хозяйкой.

– Опять! – сразу потянулась она к сыновнему затылку, чтобы отвесить авансовый тумак. – Снова нахулиганничал, ирод недоношенный! Дня прожить не дает, чтобы не привели! Что сегодня наделал?

– Ничего не наделал! – заслонил доктор Рыжиков собой маленького и вечно виноватого спутника. – Никто его не привел, я к вам по делу… Он сам по себе, я – сам по себе…

Она отвесила бы тумак и доктору Петровичу по боевой инерции. Она заслуживала сильного снисхождения. Мальчишка, пользуясь защитой и горя любопытством, прошмыгнул в единственную комнату, в угол, где стоял простой квадратный стол с клеенкой, покрытой многочисленными кляксами. Чтобы не прогнали, стал с озабоченным видом извлекать из трепаного портфельчика чернильницу, книжки, тетрадки.

– Спасу нет на ирода! – оправдывалась мать, пока доктор Петрович оглядывался. – На школьном чердаке пожар зажег! Дохлую кошку учителю в портфель сунул!

– Это не я! – соригинальничал от из своего угла.

– Морда ты шкодная, морда шкодная! – метнулась к нему мать с чем-то кухонно-деревянным в руке, от чего сын юркнул под стол. – Пусть лучше в колонию заберут, пусть сам горя хлебнет, узнает, почем добро стоит! Ведь сыт, одет, обут! Чего еще дураку надо? Сколько прошу: Женька, Женечка!

Женька из-под стола метнул в доктора Рыжикова умоляющий взгляд: неужели продашь? Доктор Рыжиков подал ему чуть заметный знак рукой: не дрейфь!

В ответ не его уговоры, что ничего такого не случилось, она все же заплакала, ушла на кухню, высморкалась там под краном, умылась, вернулась с покрасневшими глазами, заглянула в буфетное зеркало, нервно засмеялась, взяла губную помаду. Тогда по какому вопросу?

Доктор Рыжиков уже понял, что она срывается без всякого предохранителя. Но даже не это остановило его от рокового вопроса. Обвинить при мальчишке его мать в лживости – это уже надо и самому быть конченым садистом. Вот именно, врачом-палачом. А что тогда придумать? Он неловко топтался у порога.