Шрифт:
Как Гурамишвили был похищен лезгинами и бежал из плена
Жатвой дышали грузинские дали. Горцы тебя у ручья захватили И через тридевять гор перегнали. И наглотался ж ты горя и пыли! И убежал ты, но схвачен был снова, В яму посажен, унижен жестоко. Ночью ты видел со дна гробового Жизни своей огонек одинокий. Как от родного гнезда оторваться? Как примириться с ямою темной? Молвил ты: «Мимо миры эти мчатся, Вне меня реют рекою огромной…» Плесень могил одевала рассветы. В небо глядел ты, неволей томимый. Был под землей ты и грезил, что где-то Лето и золото нивы родимой. Яму минуя, не слушая пеней Пленника, мимо шли дни и недели. Слезы твои на крылах песнопений К звездам высоким ночами летели. Вспыхнул костром ты в своем заточенье. Жаркие слезы катились ключами. Думы, надежды твои и сомненья К небу из ямы взлетали, как пламя. Родины голос услышал ты скорбный: «Время отрадной жатвы вернется. Смерть лучше этой могилы позорной, — Встань же, мой светлый, выйди на солнце!» Вылез из ямы… От страха и счастья Птицей душа трепетала живая, Яма зияла раскрытою пастью, Кашлянул сторож, спросонок зевая. Щепотью пальцы сложил ты, как будто Хлеба взял крошку, перекрестился И по тропинке, змеившейся круто, В горы скользнул ты и в сумраке скрылся. Беглец в пути
В пору жатвы горячую Был я схвачен лезгинами. Народное Ты брел устало в утреннем тумане, Клубился над ущельем знойный пар. Ты пить хотел. Ты вспомнил берег Ксани И тень прохладой веющих чинар. Как звонок утром жаворонок в небе! Как весел в поле крик перепелов! Жнецы поют в волнующемся хлебе, Кладут скирды тяжелые снопов. И ты томился жаждой в жнецком стане. Вставал во мгле багряной жаркий день. За полем вдалеке сверкала Ксани. От черных буков простиралась тень. С лица отерши пот платком широким, Ты к берегу беспечно зашагал. Оружие оставил над потоком И пересохшим ртом к воде припал. Но рыскавшие по лесу лезгины К тебе подкрались в тальнике густом. Схватили и связали в миг единый И рот заткнули потным кушаком.