Некромант выпил спирт – не запивая, не поморщившись, как пьют простую воду, – и слез со стола. Направился к выходу.

– Кирилл, – сказал Васильев ему в спину. – Давно хотел спросить… А вот когда придет твой час… ты бы хотел быть… жить… существовать… как Алиса? Как твоя бабушка?

Обернувшийся некромант молча ему улыбнулся и пропустил входящих в двери родителей девочки.

Тридцать из семидесяти окон женской гимназии Святой Варвары выходили на набережную Умревы. С третьего этажа, из кабинета естествознания, были хорошо видны старый острог и церковь на другой стороне реки, паромы и памятник длинноусому казаку, основавшему город. Умрева ещё не встала. Стремнина боролась с молодым настырным ледоставом и пока проигрывала – накатывалась волнами на голубую кайму и отступала назад. Что будет с городом, когда встанет лёд? Какое зло придёт с крутого левого берега, поросшего корабельными соснами? Никто не ответит, разве что патруль: угрюмые солдаты в серых шинелях на пароме знали чуть больше других. Говорили, что Братынска больше нет, давно не было вестей из столицы и вот уже второй месяц не ходит паровоз по Чаинской ветке.

Тридцать окон женской гимназии Святой Варвары были завешаны линялой парусиной – ученицы боялись смотреть на реку. Ольга Свешникова, сидевшая на последней парте у окна, упрямо отгибала край и скрепляла заколкой. С ней не спорили, с ней вообще старались поменьше общаться – так всем было проще. И девочкам, сторонившимся мрачной, пахнущей химическими реактивами одноклассницы, и учителям, избегавшим встречаться с девушкой взглядом… И самой Ольге, которая чувствовала, как неловко в ее обществе этим напуганным людям. Им было страшно. Но все в гимназии понимали одно: очень важно, чтобы обычная жизнь – пусть даже она лишь отзвук жизни прежней – продолжалась. Иначе конец всему, тени победят без боя. Поэтому профессор Скрымник, шепелявя, вновь рассказывал у доски про членистоногих и тыкал деревянной указкой в пожелтевший учебный плакат. Поэтому Ольга продолжала ходить в гимназию, прилежно делать вид, будто слушает унылого Скрымника, и смотреть в окно на набережную.

Среди редких прохожих девушка выделила одного солдатика. С виду он ничем особым не выделялся: высокий, худощавый, узкоплечий. Поднятый ворот, фуражка с козырьком – разве что красный шарф не по уставу. Лица сверху не разглядеть, но что-то в движениях солдатика показалось Ольге знакомым. Слишком знакомым. В висках застучала кровь, щёки налились румянцем. Свешникова прикусила указательный палец. Палец пах кожей и клеем. Парень прохаживался вдоль реки взад и вперёд, внезапно останавливался, уходил решительным шагом, но всегда возвращался к крыльцу гимназии. Под мышкой он держал сверток из вощеной бумаги. Ольга прикусывала палец всё сильнее, гадая, тот ли это, о ком она подумала, а если да – её ли ждёт.

– Свешникова! Ольга! Вы почему сидите? – профессор Скрымник натянуто улыбался, в глазах его застыла грусть. – Урок закончился пять минут назад.

Девушка обвела взглядом пустой класс, схватила сумку и бросилась вон. Сбежала по центральной лестнице, прыгая через три ступеньки, но перед выходом остановилась, поправила светлую косу и вышла на улицу уже совершенно другая – прямая спина, скучающая улыбка.

Увидев гимназистку, солдатик отвернулся, но в ближайшем же переулке она услышала сзади его шаги. Ошибки быть не могло – Ольга знала их и ждала.

– Девушка, девушка!.. Подождите, пожалуйста! Ну, не бегите вы так! Оля… Вы меня помните? В мае, на выпускном…

Ох, этот май. Он был в другой Ольгиной жизни – далёкой и настоящей. Или далёкой и ненастоящей? Звуки вальса, шелест бархатной шторы, блеск темных глаз. Девушка остановилась, сердце стучало как швейная машинка «Зингер», на которой мама шила Ольгино бальное платье.

Мама тогда еще была жива.

Гремел вальс.

Оживлённые, смеющиеся пары кружились по залу. Мелькали белые фартучки, цокали каблучки.

Маленькая Лидочка Иванцова испугалась выстрела шутейной бомбы, и все утешали ее наперебой, а разноцветный дождь конфетти осыпал танцующих, застревая в волосах, откладываясь на воротниках.

Ольга поправила серебристую ленточку серпантина, обвившуюся вокруг шеи, проводила любопытным взглядом стайку смеющихся выпускниц. Такие красивые. И совсем взрослые! Через год и ей выпускаться, начнется другая жизнь.

Девушка еще не решила, кем хочет стать – врачом? Учительницей? Или… Она перехватила заинтересованный взгляд какого-то мальчишки и слегка покраснела. Может быть, через год она выйдет замуж. Впереди была большая прекрасная жизнь, разноцветная, как конфетти, легкая, как серпантин, пьянящая, как вальс.

– Фруктового квасу? – темноглазый выпускник протянул Ольге кружку.

– Спасибо, благодарю, – девушка сделала неловкий книксен.

Ольга не считала себя красивой – слишком высокая, слишком худая, волосы как мел – и не привыкла к мужскому вниманию.

Она протянула руку за квасом. Выпускник резко передал кружку, и на новом белом Ольгином платье начало медленно расплываться темное пятно.

Девушка зажмурила глаза, ей казалось, сейчас она умрет со стыда.

Парень не растерялся. Решительным движением он сорвал с окна бархатную штору, набросил Ольге на плечи и опустился перед ней на одно колено. Вся в пурпуре и золоте, девушка стояла посреди бального зала и чувствовала себя величественно и нелепо одновременно. Кем она себя больше определенно не чувствовала – это незаметной дурнушкой.

– Я приеду через полгода, – сказал выпускник. – И привезу самое красивое платье, какие только бывают на свете.

Было много шума, все утешали Ольгу – даже маленькая Лидочка. Мальчишку под конвоем старшеклассников вывели из зала, а после бала он уехал из города, и Свешникова не знала, как его найти. Спрашивать его родных не позволяла гордость.

Выпускника звали Митя.

Какими нелепыми сейчас казались эти бархатные шторы. Парусина куда практичнее и легче. Но они действительно висели на окнах гимназии! Всего полгода назад.