рослав Владимиркович - князь галицкий (1187), сын Владимирки Володарьевича. В 1153 г. воевал с Изяславом II Мстиславичем, великим князем киевским, из-за городов, захваченных на Волыни его отцом, которых Ярослав не хотел возвращать. Бой у Теребовля был нерешителен, но Изяслав отступил, не отобрав у Ярослава спорные города. В 1158 г. у Ярослава произошла ссора с Изяславом Давидовичем, сидевшим в Киеве, из-за изгнанного галицкого князя Ивана Ростиславича Берладника, врага Ярослава, которого Изяслав поддерживал в его стремлении вернуть утраченные галицкие волости. В союзе с другими князьями, при поддержке короля венгерского и князей польских, Ярослав требовал от Изяслава выдачи Берладника, но напрасно. Изяслав, видя беду, примирился с Ольговичами черниговскими и расстроил союз, но потом, подстрекаемый Берладником, которого приглашали княжить недовольные Ярославом галичане, вместе с половцами, торками и берендеями пошёл на Ярослава. Последний, с союзным князем Мстиславом Изяславичем волынским, запёрся в Белгороде. Вскоре вследствие измены берендеев Изяслав должен был бежать от Белгорода. Ярослав и Мстислав отдали киевский стол Ростиславу Мстиславичу (1159). Иван Берладник умер в изгнании на чужбине, и Ярослав до самой смерти без соперников владел Галицкой землёй, пользуясь большим значением среди тогдашних русских князей. Дружины его участвовали в походах против половцев, и он был грозою этих кочевников. Ярослав был в близких и родственных отношениях с византийскими императорами. В Галиче нашёл убежище византийский принц Андроник (1164), гонимый императором Мануилом и приходившийся по матери, кажется, двоюродным братом Ярославу. Вскоре Андроник помирился с императором Мануилом, и Ярослав заключил с последним союз против венгров (1167). В 1170 г. Ярослав помогал изгнанному из Киева Мстиславу II Изяславичу возвратить этот город. Вообще Ярослав имел большое влияние в спорах князей за великокняжеский киевский стол. О могуществе Ярослава можно судить из слов современника, певца «Слова о полку Игореве»: «Галицкий Осмомысле Ярослав! Ты высоко сидишь на своём златокованном столе; подпёр горы Угорские своими железными полками, заступив путь королю (венгерскому); затворил ворота Дунаю… Гроза твоего имени облетает земли; ты отворяешь ворота Киеву и стреляешь с отцовского золотого стола в дальних салтанов (половецких)…» Не меньшее уважение у современников приобрёл Ярослав и своими заботами о благосостоянии Галицкой Руси. При нём торговля, промышленность и земледелие процветали; Галицкая земля поддерживала торговые сношения с Болгарией и Византией; владея Малым Галичем, Ярослав держал в своих руках ключ дунайской торговли. Недаром за его заботливое, мудрое правление Ярослава получил прозвание Осмомысла (т.е. думающего за восьмерых). Несмотря на всё могущество, Ярославу пришлось испытывать противодействие со стороны галицких бояр, которые по примеру соседней польской и венгерской знати сплотились в могущественную и богатую аристократию. Распря между Ярославом и боярами особенно обнаружилась во время разрыва Ярослав со своей женой Ольгой, дочерью Юрия Долгорукого, которую он в 1172 г. принудил к бегству вместе с сыном её Владимиром. Ярослав в это время любил другую женщину, какую-то Анастасию, и отдавал предпочтение ей и её сыну Олегу перед законными супругой и сыном. Партия недовольных бояр устроила в Галиче мятеж, схватила и сожгла живой Анастасию, а князя заставила дать клятву, что он будет жить в согласии с супругой. В следующем году, однако, Ольга с сыном должны были бежать из Галича во Владимир-Суздальский. Ярославу удалось восстановить свою власть над боярами и примириться с сыном Владимиром, но он продолжал оказывать предпочтение Олегу и, умирая (1187), оставил главный стол (Галич) незаконному сыну Олегу, а старшему и законному Владимиру - маленький Перемышль. Земское вече галичское не смело ослушаться этого распоряжения.

«Галичкы Осмомысле Ярославе! Высоко седиши на своём златокованнем столе, подпёр горы Угорскыи своими железными плки, заступив королеви путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрез облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по землям текут, отворявши Киеву врата, стрелявши с отня злата стола салтани за землями…» Слово о полку Игореве

алицкий князь Владимирко Володарьич был человеком не без странностей. Время от времени на него нападала злая меланхолия: он бродил по палатам своего дворца, натыкался на людей и предметы, вскрикивал, не мог никого узнать, не притрагивался к еде и питью, что-то бормотал, иногда заламывал руки и, забившись в угол, плакал. На попытки родных и близких уложить больного в постель отвечал отказом. Угрожал вонзить себе в сердце нож, если кто-то с ним попробует спорить, обвинял всех в желании причинить ему боль, отомстить за содеянные грехи. «Да какие ж такие особенные грехи?
– спрашивал епископ Кузьма, княжий духовник, приведённый нарочно к занемогшему.
– Ты ведь свят, аки агнец Божий!» - «Будто сам не знаешь!
– криво усмехался Владимирко.
– Я ж тебя убил!» - «Как - меня?» - делал шаг назад священнослужитель и крестился в ужасе. «Да, тебя. Ты ведь брат, убиенный мною, Ростислав Володарьич? Вижу, что оброс бородой по пояс, поседел и обрюзг, но глаза и губы всё те же. Что, пришёл посчитаться, отплатить за отраву, подсыпанную в вино, привезённое от меня в подарок? Знаю, знаю. Я давно дожидался этого часа. Целых двенадцать лет. И уж лучше сам покончу с собою, нежели позволю, чтобы ты утащил меня в преисподнею!» Выхватив кинжал, князь пытался нанести себе рану. Но проворная челядь, перестав церемониться, отбирала у господина оружие, пеленала несчастного по рукам и ногам и несла в одрину - княжескую спальню. Тот визжал и брыкался, всем сулил расправу, обещал снести неугодным голову, посадить на кол и прилюдно высечь. Но потом стихал, забывался сном, спал не менее суток, а затем просыпался хоть и отощавший, но здравый, начинал питаться, постепенно приходя в норму. Приступы безумия каждый раз продолжались у галицкого владыки около недели.

Хворь досталась ему от прадеда, младшего отпрыска Ярослава Мудрого.

Впрочем, и в спокойные дни повелитель Галича был непредсказуем. Как любой коротышка (по сегодняшним меркам, рост не более 160 сантиметров), он завидовал сильным и высоким и желал ими помыкать. Вероятно, отсюда - и невиданная жестокость князя. Вид чужих страданий, боли, мук приносил ему чуть ли не животное удовольствие. В кровь разбить лицо зазевавшемуся слуге, самолично выпустить кишки кабану, пойманному на охоте, и колоть булавкой грудь своих наложниц было для него в порядке вещей. Никого не жалел, никому не спускал провинностей.

А в историю всё равно вошёл не Владимиром, а Владимирко - как его называли с детства за карликовый рост и бранчливый, петушиный характер.

Разумеется, и в семейной жизни был не сильно счастлив. Он женился не по любви, а беря в расчёт политику, по желанию своего отца, на единственной дочери половецкого хана Вобугрея - Бурче. Та не приглянулась Владимирке с первого мгновения: бледная, худющая, длинноносая и какая-то бесцветная, чем-то напоминала моль. И молодожён посещал одрину супруги редко, по необходимости создавая впечатление, что союз вполне полноценен. В результате их ребёнок появился на свет лишь на пятое лето после свадьбы - в сентябре 1130 года от Рождества Христова.

В честь великого предка назван был Ярославом. А по святцам получил имя Христофора.

Бурча умерла год спустя, не сумев разрешиться от второго бремени. Бабки-повитухи извлекли новорождённую, но малютка не протянула и нескольких дней. Так что матери своей Ярослав не знал. А Владимирко больше никогда не женился.

Сын был точной копией половчанки: худощавый, бледный, с редкими прядями бесцветных волос, бледно-голубыми глазами и прямым удлинённым носом. И характером пошёл в мать - тихим, некрикливым, религиозным. Не особенно любил прогулки верхом, разливанные пиры и оружие. Им предпочитал книги и науки. И особенно преуспел в овладении языками: кроме русского, мог читать по-гречески, на латыни и иврите, понимал по-венгерски и по-польски, а по-половецки разговаривал вовсе бойко. Лишь немецкий давался ему с трудом.

Как и с Бурчей, князь Владимирко с сыном виделся редко. Рассуждал обыденно: для ребёнка есть мамки, няньки, учителя. Пусть себе растёт. А потом видно будет.

Может, нелюбовь к покойной жене перенёс и на Ярослава? Или просто был лишён отцовского чувства?

Жизнь родителя наполняли иные страсти. Он ведь стал галицким владыкой не сразу. В юности сидел в захолустном, забытом Богом Звенигороде - несколько южнее современного Львова. Но когда скоропостижно скончался старший брат Ростислав (может, в самом деле отведав отравленного вина?), переехал в крупный и зажиточный Перемышль. Дело стало за малым: устранить двоюродного брата Ивана. Тот и был вскорости убит - неизвестно кем пущенной стрелой на охоте. И теперь, как старший в роду, князь Владимирко завладел ключевыми городами - Теребовлем и Галичем.

Местные бояре, правда, не слишком жаловали нового правителя, буйного и жадного. Да и внешних врагов хватало: Польша и Венгрия с запада, Византия с юга, половцы и Киев с востока - все смотрели с вожделением на богатое и обширное Галицкое княжество. Словом, князь проводил в седле, в битвах и походах, много дней и месяцев, а вернувшись в Галич, в кремль на горе у Днестра, усмирял, как мог, ропщущую знать. И до сына руки не доходили.

Но однажды, а именно по весне 1144 года, встав с постели после очередного приступа чёрной меланхолии, похудевший и обессиленный, он молился часа четыре в небольшой дворцовой часовенке, вышел с мокрым от слёз лицом и велел истопить ему баньку. А тем временем отправился в правое крыло к сыну - узкой галереей на втором этаже, крыша которой подпиралась толстыми квадратными балками, почерневшими на влажном днестровском ветру. Шёл согбенный и сумрачный, маленький и лысый, будто и не князь вовсе, повелитель смердов, а какой-нибудь жалкий скоморох, шут гороховый.