— Нет, не смейте, не смейте! — вроде бы проснулась тётя Ода. — Это произвол! Я подам жалобу на сейм! — И пыталась удержать несчастную Фёклу.

— Руки прочь! — отпихнул её прислужник монарха. — Радуйся, что тебя не трогаю. А визжать начнёшь — точно удавлю!

Вытащив бедняжку Фёклу на воздух, он поднял её, как пушинку, посадил на лошадь впереди своего седла, сам в него вскочил и, подав знак оруженосцам, поскакал назад, к Брауншвейгу. Вскоре отряд скрылся за поворотом.

Женщины сидели безмолвные, потрясённые всем случившимся.

— Боже мой, Феклуша! — наконец по-русски произнесла Евпраксия, и потоки слёз хлынули по её щекам. — Что же я наделала, подлая? Как могла позволить умыкнуть подругу вместо себя? Горе мне, горе!

Груня Горбатка обняла свою госпожу, начала покачивать, ласково поглаживая по безвольно вздрагивавшим плечам:

— Успокойся, милая... Нешто было б лучше, коли увезли бы тебя? На мою погибель? А Мальга — девка шустрая, спорая на ум, что-нибудь скумекает и отвертится. Вот ей-Бо!

— Йа, йа, — согласилась фон Штаде. — Няня гофорит прафда. Надо думать о тфоя шиснь, а потом уше о подруг. Мы потом Фёкле помогать. А теперь — ехать, ехать, шнелль, шнелль! — И, нагнувшись к окну, крикнула возничему по-немецки: — Хорст, быстрей скачи! Прежде чем откроется подмена, мы должны добраться до Хильдесгейма. Погоняй!

Щёлкнул бич, и повозка покатила во весь опор, благо до города было уже достаточно близко.

...А когда через час в Брауншвейге император вышел навстречу прибывшему Удальриху и увидел женскую фигурку у того на коне, он сначала радостно расплылся, но затем, рассмотрев как следует, отступил на шаг. Дико проревел:

— Вы кого привезли, мерзкие скоты? Это не княжна!

— Не княжна? — поднял распушённые брови фон Эйхштед. — Да она сама заявила... — Сморщившись, оскалился, заскрипел зубами. — Бабы!.. Провели, надули!.. — Сжал огромные кулаки в перчатках. — Ваше величество! Дайте мне людей. Я ворвусь в Хильдесгейм. Всё смету на своём пути, но княжну добуду!

Генрих покачал головой:

— Поздно, упустили... Видимо, фон Штаде вместе с ней приближается уже к алтарю... — Подошёл к стоявшей чуть поодаль Мальге, сдвинул с её волос капюшон, заглянул в глаза: — Что, паршивка, вздумала обманывать императора? Или ты считаешь, у меня недостанет воли вздёрнуть тебя на башне?

На лице у Фёклы выступили красные пятна. Девушка ответила по-немецки:

— Жизнь отдать за мою Опраксу — высшая награда!

— Ишь какая! — хмыкнул самодержец. — Нет, мерзавка, этой «высшей награды» ты не удостоишься. — И, взмахнув рукой, приказал приспешникам: — Уведите её. Стерегите зорко. Отвечаете за русскую головой. Нам она ещё очень пригодится.

...А зато в Хильдесгейме пара новобрачных в самом деле входила в храм Архангела Михаила... Тётя Ода, оказавшись за городскими стенами, сразу распорядилась опустить на воротах решётки и поднять мосты, чтобы люди Генриха IV не смогли, опомнившись, помешать свадебной церемонии. В городской ратуше женщин поджидал Генрих Длинный. Радостно-взволнованный, он расцеловал им обеим руки и наивно предложил отдохнуть — выспаться, помыться. Но когда узнал о погоне и ужасном похищении Фёклы-Мальги, сразу заявил:

— В церковь, в церковь! До возможного нападения императора мы должны успеть обвенчаться. Пусть тогда попробуют увезти жену от живого мужа!

Минуло всего минут двадцать, как жених и невеста уже опускались на колени перед алтарём храма. А епископ Хильдесгеймский говорил на латыни:

— Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti [17] .

Заиграл орган. Евпраксия-Адельгейда глубоко вздохнула и прикрыла глаза: все её мучения теперь позади, — раз она сделалась маркграфиней, то король больше не посмеет посягать на неё!..

Бедная не знала, что её невзгоды только начинались.

Молодой король Генрих V поджидал их в замке Заксенхаузена — левобережной части Франкфурта-на-Майне. Вышел, как отец, одетый в чёрный бархат, с поясом и кулоном из серебра. Был немного ниже родителя и пошире в кости, не такой стройный, но гораздо больше походил на него, чем покойный Конрад (старший брат умер от сердечного приступа во Флоренции в 1101 году). Евпраксия узнала: тот же профиль и нос с горбинкой, та же бледность лица и круги под глазами, те же тёмные волосы до плеч.

Двадцатишестилетний самодержец посмотрел на бывшую мачеху и, кивнув приветственно, глухо произнёс:

— Я благодарю вас, сударыня, за сердечный отклик на мою просьбу. Вы приехали очень кстати. Дело надо уладить мирно. Я, конечно же, могу вторгнуться в Шпейер со своей гвардией и заставить епископа Эйнхарда упокоить отца. Но потом, как уйдём, тело снова вынут из склепа, мне назло... Только ваше слово может оказаться решающим.

— Постараюсь оправдать ваши упования... Но скажите, ваше величество, отчего епископ действует вам назло? Вы же были единомышленниками, он способствовал отречению Генриха Четвёртого...